– Где, где! – грубо передразнила девушка, и в ее голосе послышалась злоба. – Нету твоего Касьяна. Никого нету! Разбежались, как зайцы…
Она не договорила, сглотнула слюну. Ее плечи затряслись, но Марьяна сумела взять себя в руки. Усмехнулась в надвигающихся сумерках.
– Трусы они, Игнаш, – сказала она. – Сильные только с девчонкой связанной да с парнем безоружным. Ничего! Дай только к людям выбраться!
Ее чуть простуженный, но уверенный голос вселял надежду. Пальцы оказались горячими, невесомыми, и боли не было – по крайней мере, Игнат не чувствовал ничего, кроме изнуряющего жара, и понимал, что нужно скорее выбраться к жилью и теплу, пока не началась метель. После нескольких неудачных попыток Игнату все-таки удалось подняться на ноги.
– Надо будет, и на горбу тебя потащу, – сказала ему Марьяна тихо и совершенно серьезно. – Не успела поблагодарить за спасение, так благодарю теперь. Если выживем – вечно твоей должницей буду.
Вклинившееся в эту фразу тревожное «если» совсем не понравилось Игнату. Но он попытался улыбнуться девушке и ответил:
– Дойти я и сам дойду. Нешто не мужик?
Так, в молчании, поддерживая друг друга, они покинули опушку, и по зарубкам Игнат указал направление – туда, где пролегала дорога, соединяющая кладбище, родную деревушку и соседские Малые Топи. Но до метели им успеть не удалось.
Взревел ветер, будто ударил в бубен, и нутряной гул прокатился над тайгой. Это снежная буря закружилась, заплясала над миром. Укутала белой шалью далекую, оставшуюся в прошлом Солонь, и тушу черного вепря на опушке, и деревянные кладбищенские кресты… Ничего этого больше не увидит Игнат, и снежное полотно, развернувшееся над миром, станет новой страницей жизни.
Если только он переживет эту бурю.
– Ночь близится, Марьян, – хрипло проговорил Игнат, прижимаясь щекой к жесткой чешуе соснового ствола. – Темнеет уже.
– А я уверена, выйдем скоро! – упрямо возразила девушка. – Еще немного, Игнатушка… сможешь?
– Смогу, – кивнул он.
Где-то под лопаткой болезненно заныло, и кипящая лава опять потекла по спине. К запаху сосновой коры тут же примешался другой – еле уловимый запах оцинкованного железа. Игнат не мог обернуться назад – тело оказалось слишком неповоротливо, – но был даже рад этому, потому что и так знал причину металлического запаха. Так пахло от нави – сладостью и кровью. А метель зачищала ластиком кровавую строчку, оставленную Игнатом.
– Я бы на дерево забрался, – сказал он. – Да только сил теперь нет… и не увидеть ничего.
– Не увидеть, – согласилась Марьяна. – В такую непогоду ничего не увидеть. Деревни далеко, а на дорогах фонарные столбы давно в негодность пришли. Это если правильно идем…
Голос девушки дрогнул. Она тряхнула головой, снежное крошево покрывало ее темные волосы, будто седина.
– А если заблудились… – заговорил Игнат хрипло. – Даже если заблудились, то под снег уйдем. Мне егерь Мирон рассказывал…
При упоминании одного из мучителей Игнат осекся, сглотнул тяжелую слюну – вспомнил укус металла между лопаток, и перекошенные лица мужиков, и неподвижные фигуры на фоне чернеющего леса…
– …Рассказывал, как можно в непогоду укрыться, – продолжил Игнат. – Выкопаем снежную траншею, да и переждем ночь. Без огня только плохо. Замерзнем.
– Пока двигаемся – не замерзнем! – возразила Марьяна. – А про укрытие ты хорошо придумал. Так и сделаем, только давай еще немного пройдем? Совсем чуть-чуть… Дойдешь ли?
– Я-то дойду. Только вдруг блуждаем?
– А вот и нет! – заупрямилась Марьяна. – Чую, выйдем скоро.
– Ну, если чуешь, – улыбнулся в полумраке Игнат.
Он осторожно отлепился от сосны. Колени дрожали, руки дрожали тоже. Снежная пудра щедро просыпалась под одежду, которая теперь стала сырой и тяжелой, а это означало неминуемое переохлаждение.
Навь никого не оставляла в живых. Она лишь позабавилась со своими игрушками, сломала и выбросила на обочину жизни, как еще раньше выбросила Званку. И лучше бы убила быстро, чем обрекать на мучительную и страшную смерть от стужи и одиночества в этом неживом лесу.
Они брели медленно, чересчур медленно, увязая в сугробах, становившихся с каждым шагом все рыхлее и выше. Невыносимая тяжесть пригибала Игната к земле, и мир вокруг вскоре слился в одну сплошную пелену из снега и мрака. Останавливаясь на отдых, они поворачивались к метели спиной, и тогда ветер надувал тулупы парусами, будто поощрял двигаться в выбранном направлении, а потом снова наотмашь бил по лицу, и щеки горели от множественных ледяных укусов, но об обморожении Игнат не думал.
Смерть. Белая смерть окружала со всех сторон.
Силы покинули его, и новый порыв ветра сбил с ног с той же легкостью, с какой мальчишка сбивает выросшую на карнизе бахрому сосулек. Игнат попытался выставить руки, но те по локоть ушли в податливую плоть сугроба.
– Не могу, – только и сумел прохрипеть он. – Прости…
Собрав последние силы, Игнат все еще пытался бороться за жизнь. Он пополз по снегу, извиваясь, как придавленный сапогом червяк. В ушах раскатом звучал надсадный хохот вьюги. Игнат подставил ветру свою израненную, не чувствительную к боли спину, крепко обхватил руками гладкий сосновый ствол. Снег давно замел все выступающие из земли корни, обломал нижние ветки, отполировав дерево до неестественной гладкости. Такими гладкими бывают только старые кости, долгое время пролежавшие под ветрами, стужей и летним зноем. Таким однажды станет и сам Игнат…
– Прощай, Марьяна, – прошептал он и прислонился к сосне щекой.
Сосна была холодной, выстуженной налипшим снегом, и вместо чешуек коры Игнат нащупал шершавую поверхность камня.
«Как странно», – подумал он и из последних сил поднял голову.
Ствол уходил вверх, высоко-высоко в ревущую мглу. И там, в вышине, переламывался надвое, склоняя над Игнатом круглую голову на тонкой железной шее. У основания шеи торчала покореженная жестянка, где желтой краской на белом фоне был нанесен ромб – знак главной дороги.
Тогда Игнат закричал, а снег тотчас набился в рот и ноздри, но парень отплевывался и кричал снова. И замолчал только тогда, когда в глаза ударил ослепляющий свет, и что-то большое, тяжелое промчалось мимо, обдав Игната фонтаном снежного крошева. Протяжно заскрипели тормоза. Игнат снова попробовал закричать, но из ободранного горла выходили какие-то хрипы. И он только и мог, что слизывать с обветренных губ и глотать снег, ставший почему-то соленым.
– А теперь расскажите основательно и спокойно, как же вы в лесу-то оказались?
