Гипотеза получала подтверждение. И от этого у Лены даже настроение улучшилось. Появилась наивная решимость разобраться и научиться владеть ситуацией. Если она разберется, то всем чертям станет тошно! Она такая.
И она бодрее зашагала под дождем по однообразным улицам района «Палас Плейс», не догадываясь, что в каждом из этих «инкубаторских» домиков обитает семья, все члены которой работают на какого–нибудь из лендлордов, чьи парки с Главными домами раскинулись в этой части города жемчужной россыпью.
Итак…
Машина увезла Лену в заоблачную даль… Именно в заоблачную, как показалось девушке, когда утром, найдя себя в незнакомой спальне, она выглянула в окно, а за окном в тумане, будто поверх облаков, плыли и дом, и парк. Но это лирика. День в огромном странном доме прошел «как сон пустой», под опекой экономки Огустины и дворецкого Эрнеста. И, будто опоенная, Лена только изредка вспоминала о родителях да подумывала позвонить домой, строя безумные и наивные гипотезы относительно того, где это она находится. Потом ее сморил сон, и снилось нечто тягостное, тревожное, но и будоражащее.
Сон… Вот это интересно. В машине она заснула в первый раз. Прямо–таки вырубилась. И как ее привезли в тот дом, она не помнила.
Может, ее усыпили как–то? И потом в анабиозе она летела на звездолете? А уже потом, после приземления, привезли в дом. А звездолет двигался со скоростью света, и на Земле уже прошли сотни лет. И родители ее давно умерли… Лена прогоняла от себя страшные предположения, но вовсе отказаться от них не могла.
Итак…
Итак, в доме она провела один день, посмотрела дурацкое кино и вырубилась снова. Да так, что проспала до полудня следующего дня. Хотя…
О том времени, когда она спала, она не могла говорить с уверенностью. Был тот день следующим или она проспала неделю, сказать было трудно. Кроме того, в первый день она не покидала дома…
Она, правда, выходила на веранду. Ну и что из этого? Вон в фильме «Москва–Кассиопея» был отсек, где можно сымитировать любой пейзаж. А что если веранда и парк перед домом были имитацией и все это происходило в звездолете?
А потом, на следующий день, она вышла в настоящий парк. Значит, уже прилетели? Или снова имитация?
Может, и сейчас она находится в звездолете, а все, что видит, — имитация? Ну нет, это слишком.
Лена остановилась и осмотрелась. Она присела на корточки и потрогала булыжник брусчатки. Выщербленный и мокрый. Между камнями был крупный песок и осколки, выбитые из булыжника…
Слишком достоверно для имитации, решила она, разглядывая зернистые песчинки, прилипшие к пальцам. Да и парк был слишком реальным. Это не звездолет. Значит, она уже на другой планете. На этой мысли и нужно остановиться.
Только к вечеру второго дня, обследовав частично грандиозный парк и переговорив с садовником, который и указал, как из оного парка выбраться, Лена решилась покинуть загадочный дом.
Украдкой она вышла из спальни через боковую дверь, осторожно пошла вниз по крутым и узким ступенькам винтовой лестницы, никого не встретила, спустилась на первый этаж, и вскоре вышла из ворот усадьбы Остина.
Значит, нужно вернуться в дом Остина! И потребовать вернуть ее назад. Или же нет. Может быть, уговорить не удастся. Тогда нужно угнать звездолет!
Она сумеет! Уж она–то разберется, как им управлять. Если она научилась разбирать язык местных жителей, слегка похожий на английский, то и в управлении кораблем разберется. Инопланетные звездолеты должны управляться не сложнее, чем автомобиль!
Лена металась в попытках найти дорогу к воротам, из которых вышла, и заплутала окончательно. Она чувствовала, что удаляется от дома Остина все дальше и дальше, ведомая переулками, хитро сплетенными в лабиринт.
Но насколько далеко забралась, она уразумела, только когда вышла на широкую улицу, разительно отличавшуюся от тех, что она видела прежде.
Здесь были большие, дома, похожие на театры, а по эстакаде, водруженной на ажурные фермы, на уровне второго этажа поезд тащил вереницу вагонов.
«Товарищи! — изумленно прошептала Лена. — Да это же паровоз!»
И хотя локомотив, тянувший состав, был так же похож на земные паровозы, как карета Золушки на тыкву, а вагонов таких она не видела ни на каких картинках, она все поняла верно.
Какой–то странный, безотчетный импульс толкнул ее бежать к лестнице, что вела на эстакаду. В расположенном там здании по округлым навесам угадывалась станция, перед которой поезд начал притормаживать, и Лена рванула, как к уходящему автобусу.
Сильные молодые ноги вынесли ее, задыхающуюся и разгоряченную, на станцию городской железной дороги Мок–Вэй–Сити, когда поезд только–только остановился.
Вереница дверей вдоль всего состава с рокотом откатилась, открывая проходы в вагоны. Несколько пассажиров в сюртуках и шляпах вышли на перрон, а Лена кинулась внутрь.
Куда она собиралась ехать? Вот ведь неугомонная.
* * *
Сыщик Кантор любил управлять паромотором. Но даже он устал. Двое суток за рулем, пусть с перерывами — это слишком. Право же, слишком!
Его великолепный паровой экипаж компании «Сноуфилд & Дин» (модель «Фантом») с практичным кузовом красного дерева от мастерской «Кунц & Льюис» (иод контролем синдиката «Джим Уоррен Проджектс фо Фьючер») ни разу не подвел в дальней дороге и был восхитительно послушен в управлении. Но Кантор устал.
Проделать путь из Мок–Вэй–Сити (островной части города) в Рэн, потом в Нэвер и Нэнт, а затем вернуться! Во времена легендарного Урзуса Лангеншейдта такой путь занял бы год[8].
Кантор подвез своего попутчика сочинителя Лендера до квартиры и уже поднимался по бульвару Шелтер к повороту на Стиди–стрит, когда услышал в моторе характерный звук. Спирт в горелках кончился, и диафрагма, щелкнув лепестками, перекрыла подачу воздуха в паротрубный котел. Об этом немедленно оповестила стрелка соответствующего прибора, показав начало сберегающего тепловую энергию режима.
Впрочем, давления в котле хватило бы еще на пару стендардов пути, а не только на то, чтобы доехать до дома. Двигатель, снабженный поршнями разных диаметров, что обеспечивало автоматически–селективное усилие, мог работать еще достаточно мощно и для более крутого подъема, даже в теплосберегающем режиме.
Остановив паромотор у самого подъезда, Кантор поставил двигатель в расхолаживание и, откинув крышку маленького бюро рядом со штурвалом, достал чернильницу, перо и бумагу.
Усмехнувшись, он начертал сверху листа знак привратника и начал писать:
Эта лошадь меня заездила.
Овса не давать.
