— Я скоро вернусь, а вы пока еще с Григорием Львовичем пообщайтесь.
Ляхов сообразил, что дела неважные. Это что же, он нейтронную бомбу с пробитым корпусом на плече таскал? Во рту сразу пересохло. Да нет, ерунда. И по весу непохоже, и, если бы защитная оболочка вскрылась, он бы еще ночью от лучевой загибаться начал.
— Ну и, уважаемый Григорий Львович, при чем тут бомба?
— Да вы не расстраивайтесь, — понял его мысль Розенцвейг. — Это пока только рабочая гипотеза. Короче, по оперативным данным, наши «друзья» тащили в своем караване что-то, по описанию крайне похожее на означенную бомбу. Некое устройство, способное уничтожить огромное количество людей. При этом якобы без особых разрушений. Естественно, что мы подумали… Если вдруг правда… Ума не приложу, где они ее взяли. Мало, что она стоит чертову уйму миллионов, так ведь каждая из тех, что имеется в немногих, владеющих тайной этого оружия, странах, на строжайшем учете и под надежной охраной.
— На заказ сделали? — предположил Ляхов.
— Разберемся, непременно разберемся. Лично я думаю, что это скорее грандиозный блеф. А с другой стороны… Понятным становится остервенение, с которым они рвались вперед. Если все сплошь смертники. И вы с капитаном сумели их удержать!
— Угу, — не нашел более подходящего к случаю слова Вадим.
Чекменев вернулся даже раньше, чем через час. И выглядел теперь гораздо веселее, чем раньше.
— Кажется, обошлось, — сообщил он, усаживаясь на прежнее место. — Теперь можно и водочки выпить. Праздник все-таки, вы не забыли? Ваш трофей и прочее имущество я привез, в машине лежат. А что там в этом контейнере, кому надо — разберутся. Но уж точно — ничего ядерного и термоядерного. Радиация — в пределах естественного фона. Можете спать спокойно. А чтобы совсем спокойно — поживете пока здесь. Под надежной защитой наших друзей. А я определюсь, что с вами дальше делать.
Тарханов открыл глаза. Спалось ему хорошо, даже снилось что-то приятное, однако вспомнить содержание сна он не смог, хотя ощущалось, что вот только что, за секунду до пробуждения все было отчетливо и понятно.
Очевидно, вчерашний врач, сохранивший манеры российского земского врача, пожилой еврей, вместе с необходимыми лекарствами ввел ему какой-то мягкий транквилизатор.
В нижний угол окна заглядывало утреннее солнце. Исходя из того, что больничная палата находилась на четвертом этаже, сейчас около восьми утра. Сергей нашарил на прикроватной тумбочке часы. Так и есть, восемь часов десять минут.
Можно попытаться заснуть еще раз, поскольку делать все равно нечего. Голова у капитана забинтована так, что ни умыться, ни побриться. Читать одним глазом неудобно, телевизор или приемник ему пока что не принесли, поскольку он вроде как считается тяжелораненым.
Зато палату отвели хорошую. Туалет индивидуальный, душ, кондиционер, бактерицидные лампы вдоль потолочных карнизов. Нечто среднее между номером в классном отеле и тюремной камерой. Поскольку хоть и нет решеток на окне, но стекла армированные, пуленепробиваемые, и на прогулки не выпускают, не то чтобы на улицу, но даже и в коридор, хотя чувствует капитан себя вполне нормально. Первые три дня и вправду было плоховато, голова болела и кружилась, почти все время тошнило, а потом уже и ничего.
Ну, контузия небольшая, сотрясение мозга, лоб и щеку поцарапало, спину немножко. Врач говорил, глаз чуть не выбило, так не выбило же, повязку обещал через пару дней снять. А в остальном — и не такое бывало, только не держали Тарханова взаперти отечественные медики в санбатах и госпиталях.
Чувствуешь себя в силах передвигаться, ну и пожалуйста, делай что захочется от подъема до отбоя.
А тут порядки другие. Израильские. Наверное, евреи как привыкли к собственному здоровью с большим пиететом относиться, так и на русского союзника этот обычай распространяют. Лежи, мол, реб Сергей, пока оберштабсарцт[13] не сочтет тебя абсолютно здоровым.
А вот почему его в госпиталь определили не в свой, а израильский, и на вопросы, кроме чисто медицинских, не отвечают, и вроде даже охранника за дверью поставили, которую держат запертой, Тарханов пока не разобрался. В бригаде медсанбат есть, а в Хайфе вообще на ВМБ[14] очень приличный, по слухам, российский госпиталь. Однако привезли сюда и держат в изоляции. Непонятно.
Похоже, влетел ты, господин капитан, в непростую историю. Связанную, безусловно, с боем в ущелье. Что-то, видать, не так они с «додиком»[15] сделали. Может, тех орлов как раз нужно было пропустить без шума, а они проявили неуместную инициативу. Может, никакие это не террористы были, а израильские рейнджеры, возвращавшиеся из рейда? Только в таком случае, какого ж хрена первыми стрелять начали по союзникам?
Ну да ладно, объяснят рано или поздно.
Тарханов не любил забивать себе голову пустыми измышлениями. Вот когда появится конкретная информация, тогда и будем думать, как себя вести и что говорить. Причем обязательно — в присутствии представителя корпусного начальства.
Незаметно он снова задремал и в очередной раз проснулся от звука поворачиваемого в замке ключа.
Вошли двое, в халатах медицинских, зеленовато-голубых, и один из них, что помоложе, точно русский. Не только оттого, что форменные армейские брюки из-под халата выглядывают, а весь облик у него отечественный. Второй, лет сорока пяти — из местных. Судя по золотым очкам, наверное, врач.
— Здравствуйте, Сергей Васильевич, — улыбнулся русский, — не потревожили? Нормально себя чувствуете, поговорить согласны? А то мы можем и попозже.
— Чего уж там. Заходите, располагайтесь. Тут у них от тоски сдохнуть можно, в общей палате куда веселее. С кем имею честь?
— Подполковник Чекменев к вашим услугам. Игорь Викторович. Чтобы не темнить — первый товарищ[16] военного атташе. А это — майор израильской СД Розенцвейг Григорий Львович.
«Все ты правильно угадал, господин капитан, „первый“ как раз и ведает разведкой и контрразведкой», — подумал Тарханов, но половиной лица и зрячим глазом изобразил удивление.
— А я, признаться, считал, что наш случай скорее в компетенции разведотдела штаба корпуса. Но все равно рад. В чем проблема?
Чекменев с Розенцвейгом расположились на стульях перед кроватью, подполковник вытащил из внутреннего кармана обтянутую кожей плоскую фляжку грамм на двести.
— Не желаете для настроения?
Израильский майор выложил на тумбочку два крупных местных мандарина в ноздреватой малиновой кожуре, которые тут же и очистил.
