Он так и назвал их – «полицией».
Клинический идиот.
Мы с Иваном переглянулись, и он только слегка пожал плечами.
Ну и хрен с ним.
Навстречу нам из-за мощных бетонных плит вышли две девки в зеленом лесном камуфляже, постарше и помоложе.
Правой груди не было у обеих.
Зато автоматы были ничего. Старые, но вполне надежные «калаши».
Очень хорошая машинка, надо сказать…
Мы остановились шагах в двадцати от укрепления.
Иван, козырнув, представился:
– Командир летучего отряда Центрального Крыла Иван Яресько. Мой ранг – третий, что позволяет мне говорить от имени Крыла с любым сильным и слабым. И моя воля – это воля всего Крыла, а мое слово – это слово всех Крыльев.
Опаньки…
А он, оказывается, хохол…
Пришлось тоже представиться:
– Командир отряда сопровождения капитан Князев.
Офицерского звания меня, к счастью, пока еще никто не лишал. Некому было.
Мне показалось, что услышав мою фамилию, «крылатый» почему-то вздрогнул.
А вот на девок наше представление явно не произвело никакого впечатления.
Они даже бровью не повели.
Напротив, та, что помоложе, обратилась к той, что постарше, так, будто мы были абсолютно пустым местом:
– Слышь, Настен, а эти обезьяны еще и разговаривают…
Говорить такие слова в присутствии орденца третьего ранга, да еще и после ритуального приветствия было как минимум неразумно.
В лучшем случае просто зарежет.
Какими бы ни были эти фаши, но к своим словам и ритуалам они относились более чем серьезно.
Верность и честь, делай что должно и будь что будет.
Прочая лирика.
Но резали они за эту самую лирику почище, чем любой криминал за арифметику.
Орден многие не любили, но не считаться с мнением «крылатых» по тому или иному вопросу было глупо.
Прямых оскорблений Орден не сносил ни от кого и ни при каких обстоятельствах.
Такие дела.
Я боялся, что Иван не сдержится, но надо отдать ему должное, повел он себя молодцом.
Только глаза заледенели.
– На мне дело Крыла, – говорил он абсолютно ровно и спокойно, и это мне тоже понравилось, – поэтому вопросы чести мы оставим на потом. А пока…
– А пока ты заткнешься, животное, – голос у старшей из девиц был глубок и мелодичен, – и будешь слушать меня. Сейчас вы отдадите команду сдать оружие. И технику. Ваши ублюдки пристегнутся наручниками к машинам. Сами. Потом мы вас допросим.
Иван даже слегка растерялся.
Я – нет.
В экспедициях на кого только не насмотришься.
Ко всему привыкаешь.
К тому же, у меня в рукаве был туз.
И какой.
Я достал из нарукавного кармана сигарету. Не торопясь, прикурил. Выпустил дым прямо в лицо старшей девице.
Как ее там звали?
Настена, кажется…
– А что, если мы не послушаемся, а, Настена?
Младшая тут же схватилась за автомат. Старшая оказалась разумней, поэтому и осталась в живых.
Андрюша Шпак редко когда промахивался.
Настена побледнела.
Но еще больше она удивилась, когда из-за ее же укреплений ленивой походкой вышел Веточка и встал – в картинной позе, небрежно пощелкивая по голенищам десантных полусапожек тонким прутиком.
Пижон.
Я еще раз выпустил струйку дыма прямо ей в лицо.
Такие лица случались иногда у чересчур самоуверенных криминалов, когда до их куцых мозгов наконец-то начинало доходить, что такое настоящий спецназ.
Тот, который учили убивать и умирать.
Хорошо учили.
Накрепко.
– Ну, что, мандавошка, теперь поговорим?
Она даже не пыталась применить оружие. Просто не понимала, как такое может быть.
Не понимала – и всё.
Я влепил ей легкую затрещину и отобрал автомат. Хорошая машинка. Пригодится.
Веточка сплюнул.
С презрением.
Я повернулся к нему.
– Все в порядке, командир. Даже убивать толком никого не пришлось. Так – одну-двух. Остальных просто повязали. Их же ремнями. У них там такой бардак. Даже дозоры в лесу не выставляли… Коровы…
Я подошел к старшей, взял ее двумя пальцами за подбородок и с силой толкнул на бетонные плиты блокпоста:
– Ну, что, Настена, это тебе не мужиков деревенских по окрестностям гонять, а?!
Ее глаза расширились. Можно было качать. Но тут сзади негромко кашлянул Иван.
Я оглянулся.
По дороге, мелко перебирая ножками, бежал раскрасневшийся от гнева Пупырь.
Вот ведь, бля…
– Вы что себе позволяете, офицер?!! Да я вас…
Он не договорил.
Я, конечно, успел сблокировать удар Веточкиного кулака.
Но – не до конца.
У Иветты всегда было преимущество передо мной как раз в рукопашных спаррингах.
Пупырь приземлился на жопу рядом с предметом возможных переговоров.
«Крылатый» неодобрительно покачал головой.
– Хочу вам напомнить, уважаемый, – вздохнул укоризненно, – что это совместная операция. И капитан Князев действовал в рамках утвержденных МНОЙ полномочий. Или вам что-то непонятно?
И только потом обернулся к Веточке:
– И вам тоже должно быть стыдно, сержант. Нервишки, – кивает в сторону Настены, – это для дамочек…
Или я что-то не понял, или Веточка даже немного стыдливо потупился.
Уважаю…
– Но… – Пупырь явно растерялся.
Это я в столице – никто, на меня можно и с облавой.
А вот Крылья…
Хех.
Хотел бы я посмотреть, как Гордумуа полезет на Крылья из-за какого то Пупыря.
Незабываемые, должно быть, впечатления могут остаться у невольного зрителя сего незабываемого действа.
Ага.
Жалко, что эта картинка только в моем воображении может сложиться.
Не полезет Дума.
Ни за какие коврижки…
Иван снова посмотрел в мою сторону.
Коротко кивнул:
– Продолжайте, капитан…
Ну, что тут, блин, попишешь.
Я в ответ посмотрел на него, немного из стороны в сторону башкою покачивая.
Не мой ранг, не мой уровень.
Слава Богу, он меня, кажется, понял.
– Олег Тимофеевич, – вздыхает.
Точно, вспомнил, вот как этого придурка-то зовут, а то все Пупырь да Пупырь.
– Олег Тимофеевич, ваше дело – политические переговоры. А не полицейские операции. Прошу проследовать в машину.
Пупырь мелко-мелко закивал и быстренько убрался.
Что ж, для него это был лучший выход.
Взгляд у Веточки был… м-м-м, как бы это получше сказать, – неодобрительный.
А я Побегалова уже, наверное, тысячу лет знаю.
И до сих пор не всегда могу угадать, что ему в голову взбредет, когда он так смотрит.
Веточка, он такой – когда просто посмотрит, а когда и выстрелит.
Если шторки упадут.
Бывает с ним такое, случается.
Параноик.
Впрочем, как все мы, наверное, в этом не самом лучшем из миров.
Только немного порадикальнее.
Ага…
…Я снова повернулся к Настене.
– Жить, – спрашиваю, – хочешь?
