Андрей Буровский - «Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!

Очень он тягостен был Пете, мешая нормально общаться. К тому же Каган писал стихи… Хорошие стихи, очень лиричные. Бубих пытался и в них встревать, доводя парней до озверения. Ведь поколение это было романтичное, любившее песни, стихи, путешествия и приключения.

В первый же вечер — поезд еще не пересек и Волги — Каган спел под гитару песню на собственные стихи… Песня называлась «Бригантина».

Тихо, красиво пел Каган. Как и все, Петя еще лет в тринадцать прочитал «Остров сокровищ». Он до сих пор любил эту книгу. От песен Кагана раскрывалось пространство и время, где-то хлопали паруса бригантин, сладко щипало в носу, и одно только немного удивляло Петю: странный выбор героев повести… Ну почему Каган хочет выпить вина не со сквайром Трелони и доктором Ливси, а с Сильвером и капитаном Флинтом.

В детстве Петя переболел воспалением легких, по ночам снились кошмары; в них Черный Пес и Сильвер гонялись за ним прямо по квартире. Прыгая на одной ноге, сверкая бешеными глазами, Сильвер настигал в коридоре, около поворота на кухню. Ругаясь по-английски, он втыкал костыль в стену перед самым лицом, мешая бежать. Совсем близко оказывалось бледное, как рыбье брюхо, жестокое лицо с искривленными тонкими губами. Бездонные глаза без зрачков прищуривались, рука с ножом взлетала вверх… Мальчик просыпался, плавая в поту от ужаса и от болезни, долго лежал с бухающим сердцем, отходил от кошмара… Ни при какой погоде не пошел бы Петя плавать по флибустьерскому синему морю в одной компании с Сильвером. И не стал бы сочинять про него песни.

Еще больше Пете нравилось, когда Каган читал ему свои стихи… Особенно нравилось Пете про Звезду:

Васильев тоже слушал Кагана. Хорошо слушал, открыто; он часто курил под эти стихи.

— Всем хороши, но закуриваешься от них. Слишком душевно.

— Почему слишком?

— А нельзя большевику быть слишком нежным… Нельзя свои чувства растравлять, от этого силы лишаешься. Стихи хорошие, но если б я тебя не знал, еще подумал бы — брать тебя с собой или не брать.

— У меня есть и про коммунизм…

— Читай!

Сидя с ногами на полке, раскачиваясь, обхватив коленку, читал Каган и вот это:

— Эка! — задумался Васильев. Папироса в его руке погасла. — И мы ж это во весь мир несем… А ты про Россию стихи пишешь… про гарь полынную.

— Я еще и это пишу, — тихо отозвался Каган и опять читал тихо, задумчиво:

И с этими стихами тоже получалось непросто… Для Пети Россия была сама по себе, без кокосов, Ганга или Японии, а Земшарная республика советов — сама по себе. У Пети они мало сочетались, а у Кагана вот очень даже сочетались, получается. Видимо, и для Васильева сочетались, потому что, помолчав, Васильев негромко произнес — еле слышно из-за стука колес:

— Тебе когда-нибудь на грудь орден повесят. Не за подвиги, а за стихи.

Наблюдая за Васильевым, Петя убеждался: умен, тонок, стихи хорошо чувствует. Учитывая, что за человек — видимо, умеет быть разным. И каким разным! Несмотря на предупреждение, Петя не боялся Васильева, но все больше уважал и понимал: будет надо, Васильев его из боя на руках вынесет. А будет надо, этими же голыми руками скрутит голову. От Васильева пахло человеческой кровью, сильно пахло. Но и подвигом пахло.