бойни. И обошелся он куда дешевле, чем съем номеров на всю команду в любой городской гостинице. Был, конечно, в этом варианте и минус, но один и вполне решаемый — расстояние от фермы до самого Меллинга составляло восемь верст. Вроде бы тьфу, для дирижабля — это дистанция выхода на курс после взлета, для мобиля — десять минут хода. А вот если на своих двоих… Впрочем, Клаус и тут не сплоховал, предоставив нам небольшой грузовичок на три четверти тонны с тентованным кузовом. Не бесплатно, конечно, но при стоимости аренды фермы в пяток венедских гривен в день еще пара монет роли не играла. Все одно на круг выходило в полтора раза дешевле, чем остановка в гостинице. В общем, угодил ушлый германец, как есть угодил.
Правда, толком обследовать арендованное жилье мне удалось лишь неделю спустя, когда был закончен штатный осмотр яхты и завершены все регламентные и ремонтные работы, из-за которых мы с братьями только что не ночевали на верфи. Потом стало полегче, я загрузил трюм заказанными опять-таки через Клауса деталями и материалами и с разрешения портовых властей перевел «Мурену» на другую стоянку… попросту приземлив ее в огромном пустом дворе арендованной фермы. Подальше от чужих глаз и поближе к хозяйничающей в доме Аленке, чему та была только рада.
А потом радости стало еще больше. В одну из своих поездок на верфь я воспользовался дальней связью «Мурены», чтобы отправить телеграмму старшим Трефиловым, и между нами завязалась переписка, в результате которой на третий день после «переезда» яхты на ферму родители моей невесты нагрянули к нам в гости. Визг, писк, хохот… я смотрел на радующихся родственников, не видевшихся больше полугода, и улыбался. Как и в прошлые наши встречи, мне было немного грустно и еще больше приятно, что часть этой радости досталась и мне. Ни Григорий Алексеевич, ни Марфа Васильевна не считали нужным сдерживать эмоции, в отличие от того же Федора, кажется, немного стеснявшегося той заботы, что проявляли в отношении него родители. Алексей с Вячеславом наблюдали за то и дело краснеющей сконфуженной физиономией младшего брата с иронией и смешками. Они бы и над Аленкой, наверное, подшучивали, но та воспринимала изливавшуюся на нее нежность родителей без всякого смущения, не давая братьям ни малейшего повода для подколок.
Когда первые восторги схлынули и наша компания основательно разорила стол, накрытый стараниями женской части Трефиловых, пришло время чаепития и тихого домашнего разговора обо всем и ни о чем. Родители рассказывали о своем житье-бытье, о родственниках и соседях, делились новгородскими новостями, дети в ответ вываливали на них забавные истории из жизни экипажа «Мурены», о местах, где нам довелось побывать за эти полгода. Аленка даже притащила свои альбомы. За два года она далеко продвинулась в искусстве светографии, проделав немалый путь от новичка-любителя до вполне серьезного светохудожника, и сейчас уже без всякого стеснения демонстрировала родителям результаты своих трудов. Весьма достойные результаты, должен заметить.
Виды озера Сервогсватн на острове Вагар заставили Марфу Васильевну восхищенно охнуть, а вот Григорий Алексеевич на миг посмурнел. Догадаться, что к чему, было несложно, и я, кажется, тоже не удержался от гримасы, потому как отец Алены, бросив на меня короткий взгляд, еле заметно, но о-очень многообещающе кивнул. М-да, ждет меня разбор полетов за фарерскую авантюру. Ну хоть не сегодня, и то хлеб.
Хотелось бы мне сказать, что в своих подозрениях я ошибся, но увы и ах. Нет, Григорий Алексеевич не стал портить столь хорошо начавшийся вечер неприятными разговорами, но уже утром следующего дня, сразу после завтрака, он выловил меня в переоборудованном под временную мастерскую старом сарае, и уж тут-то мне было никак не отвертеться.
— Поговорим, зятек? — прогудел появившийся в дверном проеме Трефилов-старший.
— С удовольствием, — откликнулся я, постаравшись скрыть вырвавшийся вздох за гудением включенной дрели.
Отложив в сторону инструмент, я вытер руки ветошью и, окинув взглядом кучи деталей на верстаке и вокруг, жестом предложил будущему тестю присесть на лавку под навесом у распахнутых ворот. Подхватив валяющийся в мастерской чурбачок, уже не единожды заменявший мне стул, я вышел следом за Трефиловым и, дождавшись, пока он усядется на лавку, расположился напротив.
— Итак, Григорий Алексеевич, о чем вы хотели поговорить?
— Не строй из себя дурачка, Рик, — нахмурился Трефилов, выуживая из кармана кисет и трубку. — Я хочу знать, какого черта вас понесло в места, где идет самая натуральная война? Сам решил сгинуть и моих детей угробить?
— Григорий Алексеевич. — Я выставил вперед руки, демонстрируя миролюбие. Ну не хотелось мне лезть в свару со старшим Трефиловым. — Я понимаю ваше беспокойство, но, поверьте, оно совершенно беспочвенно. Даже если бы в Норвежском море и в самом деле шла война, которой там, кстати, и в помине нет, команде «Мурены» все равно ничто не угрожало бы.
— Молокосос! — нервно забивая в табак трубку, рыкнул тот. — В Новгороде только и разговоров о боевых действиях на Фарерах! Норвежцы купцов караванами ходить обязали, в газетах то и дело о сбитых дирижаблях пишут, а ты суешься в самое пекло, как будто так и надо!
— А хоть один из тех писак, что панику поднимает, сам в тех местах бывал? — хмуро спросил я. — Видел своими глазами те сбитые дирижабли, а? Или с чужих голосов поют? Как там: «по сведениям из надежного источника», «как сообщает французское издание», «исходя из доклада военного министра Норвегии, можно сделать вывод»…
— Рик! Да какая разница, с чьего голоса они поют?! — треснув кулаком по лавке, вскинулся Трефилов. — Война-то и в самом деле идет! А ты поперся в центр боевых действий, рискуя командой, головой и яхтой. И черт бы с ними, с яхтой и головой. Они твои, а значит, и беспокоиться о них тоже следует именно тебе, но твоя команда — это мои дети. И их жизнями я тебе рисковать не дам!
— Да нет там никакой войны. И риска не было, — отмахнулся я. — Норвежцы оружием бряцают, обстановку нагнетают, а страховщики и рады им подпеть, ради прибылей-то. Вот и выходит: по газетам — чуть ли не мировая война, а в действительности — пшик, который даже блокадой островов не обозвать.
— Ты слишком легкомыслен, — явно еле сдерживаясь, произнес Григорий Алексеевич, ожесточенно грызя мундштук ходящей ходуном и трещащей трубки. — Думаю, прежняя удача начисто лишила тебя осторожности. И мне это не нравится. В общем, так! Еще раз сунешься в какую-то авантюру, и не видать тебе Алены как своих ушей. Ты меня понял, щенок?
— Еще одно оскорбление, старик, и
