Милен тем временем свернула на боковую тропинку, ведущую в сторону от большой поляны, где она учила подругу стрелять из лука. Чем глубже они уходили, тем лес становился влажнее.
Вскоре на обочине дорожки показался большой валун, густо поросший ржавого цвета мхом. Сквозь его поросль на боку камня проступали непонятные символы и завитушки, неглубоко выдолбленные в породе.
– Что это такое? – заинтересовавшись, спросила Лера.
– Рунный камень, – ответила Милен.
– А что такое рунный?
– Отец говорит, что руны – древний алфавит наших предков.
– И что тут написано?
– Не знаю, – пожала плечами Милен. – Этот язык был позабыт еще задолго до наступления Рагнарёка.
– Кого?
– Конца Света. Так мы его называем. Таких камней много здесь, на островах. Иногда ночью письмена светятся. Я пару раз видела. Мерцают, будто светлячки. Но близко не подходила. Мало ли что там. Может, это лешие устроили.
Лера посмотрела на идущую впереди девушку, что-то негромко насвистывавшую себе под нос. Завидовала ли она ей? Наверное, да. Датчанка с рождения жила на поверхности в собственном доме. Она никогда не носила химзу. У нее была семья. А у Леры не было ни того, ни другого. Она даже больше не сможет навещать находящиеся на другом конце света могилы родителей. Все это время единственными близкими для нее людьми были дед и Батон.
Девушка с тоской вспомнила всю свою нехитрую жизнь. Старые игрушки – потрепанные, нелепо подмигивающие сломанным глазом куклы, коробки с солдатиками, – приносимые всем детям Убежища добытчиками с поверхности. Электрический свет, льющийся с низкого бетонного потолка, навсегда заменивший солнце, ярко светившее только на картинках и выцветающих фотографиях. Скудную еду из обрыдлых грибов и чахлых, выращенных искусственно овощей, практически не имевших вкуса, по праздникам приправляемых порошковой белковой добавкой, чтобы хоть как-то побаловать себя калориями. Довольно быстро ставший после войны дефицитным витамин D в круглых бесцветных капсулах, которым заботливый дед пичкал ее чуть ли не с пеленок.
Как медблок не разграбили во время первой и самой страшной эпидемии туберкулеза, грянувшей в первое десятилетие, оставалось загадкой. Сработала флотская выучка. Совладали с собой. Не ссучились. Иначе вымерли бы все к чертям как один.
Пользуясь своим положением в Совете и иногда добавляя к пище лишний кусочек пайки, дед частенько посмеивался, вспоминая поговорку из ушедшего мира – мол, к хорошему быстро привыкаешь. Лера поначалу тоже всему радовалась, но потом улыбка пропала. В ее жизни все оказалось наоборот. К плохому привыкали еще быстрее. Просто не было другого выбора.
Помнила Лера и свое медленное взросление. В никогда не меняющейся обстановке всегда так. Время убегает и больше не показывается никогда. Ему просто незачем появляться. Помнила подруг, с которыми росла с пеленок, – с бледными, выцветшими лицами и большими глазами одичалых, затравленных зверьков. Неминуемых и неумелых ухажеров, которых так же знала сопливыми карапузами.
Свой первый наряд на ферму с шампиньонами, с которой со временем свыклась и к которой привязалась. В замкнутом пространстве привычки укоренялись быстрее. Было несколько вынужденных отправок в загоны к свиньям и птице, вонь от которых, несмотря на то, что зверье заперли на самых нижних этажах, все равно, казалось, просачивалась сквозь толстые бетонные стены. Впитывалась прямо в кожу… Помнила и с грехом пополам высиженные несушками яйца, которые таскала в таре из-под ручных гранат «РГД-5». Яйца удобно помещались в круглые углубления, словно для этого и придуманные.
Как, будучи подростком, всеми силами берегла волосы от нашествий вшей, а тело – от всевозможных кожных заболеваний. Извечный страх подхватить снова тубер или скопытиться от чего-то еще…
Лера судорожно вздохнула, чтобы невзначай не заплакать. Жалкая пародия на настоящую жизнь.
Впрочем, что она вкладывала в понятие «настоящий»? Что она знала о той жизни до войны, хоть и прожила в том еще теплящемся мирке целых три светлых и безмятежных года. Ничего она не знала. Не знала и не могла помнить. Ее мир был другим. Жестоким, напряженным и полным лишений. Циничным и несправедливым. Для нее не существовало никакой реальности, кроме этой.
Лера бросила взгляд на ярко-зеленый мшистый ковер, пружинивший под копытами Ромашки. В мире Милен были краски, в то время как Лера знала только два цвета – грязно-желтый осенний и белый зимний – с неизменной постоянностью год за годом окрашивающие Пионерск.
Нет, есть еще один цвет. Серый. Много серого. Ненавистный, надоевший, доставший до печенок, никогда не меняющийся цвет бетона.
И все это по промыслу Божиему – так, кажется, говорил Мигель.
«Бог, почему ты все сделал так? – с укором подумала Лера. Ответа на этот вопрос не существовало. – Или мы сами во всем виноваты?»
Девушка, отвлекаясь от грустных дум, переключила внимание на деревья. Здесь, под раскидистыми кронами, дувший с моря ветер был не такой сильный.
– Ты как? – сбавив шаг, обернулась Милен. – Не устала?
– Нормально.
Лера вспомнила их первую прогулку, когда Милен учила новую подругу стрелять из лука и показала укрытую среди утесов медузью бухту. Тогда, впервые оказавшись в седле, она еще не знала, что ей придется две ночи провести в лесу одной, лицом к лицу с неизвестной угрозой, пока ее не обнаружили угнавшие тягач Паштет и Треска.
Каким чудом у нее получилось остаться в живых? Ведь она была одна, без Батона, который до этого момента всегда сопровождал ее в вылазках на поверхность.
Заново переживая свои приключения, Лера подумала о Линь Име. Интересно, как ему удалось выбраться из лесов? Наверняка он шел той же самой тропинкой, по которой они двигались сейчас. И что заставило его повернуть назад? Судя по физическому состоянию, в котором находился Линь на подлодке, он все-таки повстречался с лешими.
Лера дотронулась до синяка на виске, отозвавшемся легким уколом боли. Хорошо же он ее приложил…
– Смотри, – словно прочитав ее мысли, вдруг воскликнула Милен. – Тут следы!
Не выпуская поводья, девушка остановилась и опустилась на одно колено, что-то разглядывая на земле. Позади вставшая Ромашка пряла ушами, переминаясь с ноги на ногу. Лера выпрыгнула из седла и, обойдя пони, присела рядом с Милен.
– Это кто-то из ваших? – спросила она, смотря на несколько отпечатков ребристых подошв, четко видневшихся на сырой водянистой почве.
– Нет, – покачала головой Милен. – Овцы не забредают так далеко, и у наших охотников и пастухов обувь сделана из кожи, затянутой по подъему ремнем. У них плоские подошвы, а это следы ботинок.
