Я слышу, как у Ольги мелко стучат зубы.
Индира входит в мою каморку без стука. Крайне бесцеремонная юная особа.
– О! – тем не менее, радушно возглашаю я. – Какой гость! Тебе не надоело еще строить из себя Золушку?
Одновременно с этим совершаю массу невидимых постороннему взгляду действий. Например, гашу дисплей не выключая компьютер и щелчком отправляю пачку сигарет под бумаги.
– Надоело, – заявляет она, плюхаясь в кресло и немедля забрасывая ноги на свободный участок стола. – Особенно при хроническом дефиците принцев. И вообще хоть сколько-нибудь благородных мужиков… Серафим, тебе нравится, чем мы занимаемся?
– Это ты вообще или о конкретном деле?
– Даже не знаю. Пусть будет – о конкретном деле.
– Не нравится. Я человек пенсионного возраста. И хотел бы до пенсии дожить. Но если мои подозрения оправданы, никто из нас до нее не доживет.
– Я уже слышала твою отвальную песенку. Давай лучше о подозрениях.
– Пойми, Индюша…
– От индюка слышу, – без заминки отвечает она.
– … в этом городе-стране существуют две силы: ДЕПО и Пекло. Время от времени они подпитывают друг друга кадрами. Возьмем того же Зомби.
– Возьмем меня, – вставляет она.
– Ну, ты переоцениваешь свой вклад в противоправную деятельность Пекла. Кто из нас не шалил в детстве?
– Ты, например.
– Допустим… Я жил в другое время. В другую эпоху. Тогда можно было позволить себе роскошь быть пай-мальчиком. Веришь ли, таких нас было большинство. Умненьких, чистеньких. С большими планами и перспективами. Я прекрасно знал четыре языка: русский, английский, латышский и Паскаль…
– Это еще что за наречие?!
– Был такой язык программирования. Чрезвычайно престижный по прежним меркам.
– А на фига тебе сдался латышский?
– Так ведь я родился в Риге. И жил там до двадцати лет, пока нас не вытеснили националисты. Мой отец работал в тогдашнем комитете безопасности. Когда Латвия объявила суверенитет, он автоматически стал «персона нон грата»…
– Не понимаю. Он что, кого-то убил?
– С какой стати? Просто по роду своей деятельности он имел доступ к ниточкам, что при любом политическом строе тянутся наверх. Мой отец был тихий, неприметный человек. Очень добрый. И очень честный. Но при смене вывесок это значения не имеет.
– Похоже, ты не любишь латышей, – щурится Индира.
– Protams, не люблю. Tas tiesa[11]… С какой стати мне любить тех, кто выселил меня из собственного дома? Никогда не забуду, как они вели себя в августе 91-го. Это был последний путч перед развалом империи…
– Какой ты, оказывается, древний. И злопамятный!
– Когда в Москве сменилась власть и запахло порохом, все тамошние демократы мгновенно заткнулись. Все! Снизу доверху. И целых три дня никто не называл нас оккупантами. Снова на рижских улицах можно было говорить по-русски. Снова к тебе обращались вежливо. Латыши – вежливая нация… со своими. Три дня они тихонько ждали, чем кончится дело в Москве.
– И что же? – с любопытством спрашивает Индира.
– Три дня истекли. Танки ушли из Москвы. Латыши поняли, что никто их не тронет. И… перестали быть вежливыми.
– Что, все сразу?
– Отчего же все? Но достаточно десятка горластых говнюков, чтобы опарафинить всю нацию.
– Не любишь ты демократию, – укоризненно замечает Индира.
– Не люблю. Я люблю порядок. А демократия – это бред. Миф. Что такое власть народа? Народ не может править. Он может лишь терпеть разумных правителей. Но разумные правители – это призвание, долгий генетический отбор по позитивным признакам и громадная культура. В нашей стране все было навыворот. Последние профессионалы управления, плохие они были или хорошие, ушли вместе с Брежневым. А на их место явились дилетанты и прохиндеи. Поэтому наступил хаос…
– А ты заметил, что наш трассер, Авилов, тоже не любит латышей?
– Не заметил. Это я не люблю латышей. Авилов же не любит вполне конкретного человека. Простое стечение обстоятельств, что этот человек оказался латышом. Он мог бы быть и русским, и эвенком, и самым черным негром.
– Но какие претензии могут быть у рядового трассера к комиссару морской полиции?
– Авилов не всегда был трассером. Маргерс не всегда был комиссаром. Они ровесники. Но Латвия – маленькая страна, и бывший коммандо там ценится несколько выше, чем у нас.
– Ага, значит, они вместе служили в спецвойсках ООН?
– Возможно.
– Так что ты хотел сказать о взаимоотношениях ДЕПО и Пекла?
– О каких взаимоотношениях?! Ах, да… Это симбиоз, Индюша. Иначе в Гигаполисе жить и нельзя, наверное. Это чересчур хрупкая конструкция, чтобы можно было буянить здесь на всю катушку. Пекло и мы выбрали такой способ сосуществования, чтобы как можно меньше пересекаться. У нас разные сферы жизненных интересов. И разумно с обеих сторон не вторгаться на чужую территорию. Пекло живет скрытной, ночной жизнью, в потайных ярусах Гигаполиса, о которых мы стараемся не подозревать. Мы ходим по улицам открыто и в меру сил охраняем труд и покой честных, законопослушных граждан. Пекло сознательно отрешилось от этой жизни, преступило грань закона и далеко скрылось по ту сторону этой грани. Настолько далеко, что мы потеряли его из виду. А между нами – тонкая прослойка из солидных аутло вроде Зомби и мелких, балансирующих на упомянутой грани, вроде Тунгуса.
– Они – питательная среда, – замечает Индира. – И для нас, и для Пекла.
– Правильно. Мы их шерстим за правонарушения. Для Пекла же это и рынок сбыта и трудовые резервы… Такое положение вещей общеизвестно и устраивает обе стороны. Главное – не нарушить равновесия. А нынче, на мой взгляд, мы можем его нарушить. И тогда начнется резня. Как в прежние недобрые времена. Я еще помню…
– Ага, – обрывает меня нахалка. – С памятью у тебя, как мы только что выяснили, полный порядок.
– Чего ты, собственно, явилась? Тебе было велено пасти Зомби? Вот и паси в свое удовольствие.
– За тем и явилась. Предварительно уведомив, что мне не нравится это дело.
– Можно подумать, дело Дикого Хирурга тебе нравится…
– Там все просто. Имеет место гад. Его надо изловить и наказать. А здесь полный мрак. Послушай, Серафим, у тебя нет впечатления, что Пекло здесь ни при чем?
– Нет у меня такого впечатления. Во всяком случае, пока не установлю личность Серого Гостя.
– Может быть, и по Зомби дашь мне какую-нибудь наколочку?
– Все ясно, – киваю я. – Развела тут дискуссию, морочишь голову пожилому мужчине… Тебе неохота напрягать мозги. И ты пришла к старику Ерголину, чтобы он подумал за тебя.
– Ну… у меня же нет такого компьютера. И я не знаю языка Паскаль!