Прежде чем Ордей успел сделать дюжину шагов от корабля, его остановил вопросом один из этих монстров. Чудище — наполовину сталь и электроника, наполовину плоть из клеточных культур — было увенчано тремя хрустальными сферами с тремя потенциально человеческими мозгами, а их чересчур гладкие поверхности омывала питательная жидкость и покрывали тонкие, как волоски, провода.
— Зачем ты сюда пришел? — вопросил монстр, произнося слова сквозь мембрану на своем торсе.
Лишь теперь начал складываться у Ордея осмысленный план. В глубине его мозга затаилось знание, что для гармонизации и настройки этих клеточных культур в лабораториях используют музыку и что его музыка подходит для этой цели лучше любой другой, так как превосходит все прочие стандарты.
Для этого трехглавого монстра он спел очень просто о том, что прибыл лишь отыскать свою молодую жену, попавшую сюда чисто случайно. На одном из древних официальных языков, на котором он столь чудесно пел о потаенном, он воззвал к владыке этого царства ужаса, этих владений молчания и нерожденных существ, чтобы тот вновь связал нить жизни Эври. «Если ты откажешь мне в этом, — пел он, — то я не смогу вернуться в мир живущих один, можешь оставить нас здесь обоих».
Музыка, которая у врат не несла холодным компьютерным мозгам ничего, кроме своих математических составляющих, растопила впечатанные программы внутренних, получеловеческих Стражей. Трехглавый монстр передал его другим, и каждый страж, в свою очередь, обнаружил, что впечатанная в него цель отступает перед доселе неизведанным прикосновением прекрасного, что гармония и мелодия, взывающие к погребенному в глубине их естества человеческому, превыше логики.
Ордей неуклонно продвигался все глубже в Гадес, и они не могли противостоять ему. Его музыка просочилась в сотни экспериментов через акустические входы, едва уловимо вибрируя в крепеже гласситовых контейнеров, она была уловлена терзаемыми нервными клетками через индуктивности и емкости, отзывавшиеся ритмом на музыкальную шкатулку Ордея. Мозги, не знавшие ничего, но приневоливаемые до предела напрягать свои возможности в бессмысленных расчетах, мозги, изувеченные до безумия миллимикровольтовыми протечками всаженных в них зондов, — и они слышали его музыку, ощущали ее, воспринимали ее, каждый находил в ней что-то уникальное, что-то глубоко личное, и отзывались на нее.
Сотни экспериментов были прерваны, их результаты стали ненадежными, многие окончательно испорчены. Надзиратели, и сами наполовину состоящие из плоти, выполняли свои запрограммированные обязанности неуклюже и совершали промахи, приходя к заключению, что запрашиваемая пленница должна быть выведена и освобождена.
Рафинированный компьютер-берсеркер, верховный ярус управления, воплощение металлического хладнокровия, совершенно неподвластный этим странным пульсациям, посеявшим хаос в его лаборатории, наконец сошел с высот своих раздумий над высшими стратегическими планами, дабы расследовать причину всего этого переполоха. И тотчас же устремил всю свою энергию на восстановление контроля над событиями в самом сердце Гадеса. Но все его усилия были тщетны — по крайней мере, в эту минуту. Он дал слишком много власти своим полуживым творениям; он слишком верил, что переменчивая протоплазма сохранит верность впечатанным в нее условным рефлексам.
Ордей стоял перед двумя соединенными потенциально людскими мозгами, каковые были следующими после берсеркера владыками и повелителями Гадеса. Они подпали под обаяния музыки Ордея и теперь со скоростью электричества боролись своими командами с попытками холодного хозяина восстановить правление. Они удерживали магнитные реле против берсеркера, будто крепости, они цеплялись за свои форпосты в ферритовых сердечниках, они сражались на линии фронта, пробегавшей по управляемой территории.
— Так забери же ее, — провозгласил голос этих мятежных владык Ордею Каллисону. — Но не прекращай петь, не прерывайся даже для того, чтобы перевести дыхание более чем на секунду, пока не окажешься в своем корабле и не удалишься от самых дальних врат Гадеса.
И Ордей пел; пел о своей удивительной надежде, что они отдадут ему возлюбленную.
Позади него с шипением распахнулась дверь, и, обернувшись, он увидел переступившую порог Эври. Она хромала на раненой ноге, о которой никто так и не позаботился, но в остальном пребывала в полном здравии и благополучии. Машины еще не начали вскрывать ее голову.
— Не прерывайся! — рявкнул ему вокодер. — Продолжай!
При виде мужа Эври застонала и простерла руки к нему, но он осмелился лишь сделать знак головой, чтобы она следовала за ним, в то время как его песня взмывала пеанами триумфальной радости. Он шагал по тесному коридору, через который пришел, шагал в обратном направлении, хотя доселе это не удавалось еще ни одной живой душе. Проход был так узок, что Ордею приходилось шагать впереди, а Эври следовала за ним. Он должен был изо всех сил сдерживаться, дабы не оборачиваться к ней, дабы сосредоточивать мощь своей музыки на каждом новом страже, встававшем на пути — полуживом, вопрошающем; и снова каждый из них в свою очередь распахивал дверь. И все время он слышал позади всхлипывания жены, шарканье приволакиваемой раненой ноги.
— Ордей? Ордей, милый, это и в самом деле ты? Не могу поверить!
А впереди — последняя опасность, трехглавый хранитель входных врат встал, чтобы преградить им путь, повинуясь приказу предотвратить бегство. Ордей пел о свободе жизни в человеческом теле, о радости бега босиком по траве залитого солнцем луга. Хранитель ворот снова отступил, пропуская их.
— Милый? Обернись и взгляни на меня, скажи мне, что это не какая-то их хитрая уловка. Милый, если любишь меня, обернись!
Обернувшись, он впервые ясно увидел ее с того момента, когда вошел в Гадес. Для Ордея ее красота была столь безмерна, что остановила время, остановила даже песню в его груди и его пальцы на клавишах инструмента. Мгновение выхода из-под странного влияния, преобразившего все его творения, было единственным, в чем нуждался берсеркер для восстановления подобия полного контроля. Трехглавая фигура схватила Эври, увлекла ее прочь от мужа, унося обратно во тьму настолько стремительно, что последний прощальный крик едва достиг слуха ее мужа.
— Прощай... любимый...
Он снова и снова выкрикивал ее имя, тщетно молотя кулаками в массивную дверь, захлопнувшуюся прямо перед ним. Он долго льнул к этой двери, крича и умоляя еще об одном шансе забрать жену. Он пел снова, но берсеркер восстановил правление железной рукой, правда, власть вернулась к нему еще не полностью, ибо хотя полуживые надзиратели больше не подчинялись Ордею, ни один из них не поднял на него руку. Они оставили обратный путь открытым для него.
