– Ну, я не знаю… Перевертыш.
– А кому это мешало? – смеется Кира.
И в самом деле – вроде бы до сих пор это никому не мешало. Одна моя ипостась долгие годы была любовницей Лаана, другая – хорошим другом с ним же, и ни разу между нами не возникало напряжения или затруднений.
Что-то не в порядке со мной – я забываю самые простые вещи и утрачиваю способность оценивать то, что помню. Вместо этого меня волнуют самые неожиданные вещи – моя двойственная природа и то, что происходит с моим телом в Москве, как ко мне относится Кира и прочая ерунда.
– Не плачь. Смотрителям нельзя плакать.
– Почему?
– Потому что вы – душа Города. Никогда не задумывалась, почему тебе все удается, везде, на всех вуалях?
– Не-а…
– Скажи-ка, Тэри, когда последний раз ты очень хотела чего-нибудь – и не могла получить?
Сегодня, хочется сказать мне, и я прикусываю губу. Но если задуматься серьезно – я действительно не припоминаю особых препятствий и нереализованных потребностей. Скучно – можно спуститься за нижние завесы, и там-то уж событий будет вволю. Это тоже работа на Город, каждая беготня с приключениями что-то решает и упорядочивает, но для нас-то это развлечение. Хочется новую шмотку или машину – достаточно только представить себе, что нужно, и быстро найдешь желаемое. Самыми забавными способами. Любви и ласки захотелось – и это немедленно находится на блюдечке с голубой каемочкой. На любой вкус – от несчастной влюбленности до долгого красивого романа. Или попросту соленого огурца.
– Потому что вы – и есть Город, его часть, чувствующая. Городу нравится быть счастливым – и вы получаете все, чего пожелаете. Ты скажешь – не всегда и не так уж легко, но ведь то, что дается моментально и без малейших усилий, быстрее приедается.
– А вы?
– С нами все немного по-другому. Легенды не врут, мы – дети Города, и мы тоже получаем желаемое. Иногда. Детям ведь дарят игрушки, покупают одежду. Водят в парки аттракционов. Только мы – дети, которым никогда не дадут вырасти. Почти никому и не хочется…
Кира запускает длиннющие пальцы в волосы, резко проводит ото лба к затылку. И я понимаю, что все мои моральные терзания – мелочь по сравнению с тем, как живет тенник Кира. День за днем, ночь за ночью, привязанный к тринадцатой вуали, работающий слухачом – и не имеющий возможности ни уйти, ни стать чем-то другим. А ему тесно – я вижу, насколько ему тесно и тяжело.
У тенников в Городе – целый отдельный мир, легендарный, магический. Колдовство и экстрасенсорика – обыденность их жизни. Магические ритуалы и умения проходить через стены, летать или читать мысли – их повседневность. Бесконечная городская сказка, и чего в ней уже только не было – войны с горожанами и смешанные браки, битвы нижних и верхних, нашествие чужаков из-за Грани… Тенники видят и мыслят совсем не как люди, то, что для одних – техника и физика, для других – магия и ведьмовство, и только совокупность мистического и рационального подхода рождает неповторимое своеобразие Города. Смотрители же стоят посредине – ощущают намного больше, чем люди, но куда прагматичнее тенников.
Если подумать, жизнь тенника ничуть не хуже жизни человека и уж куда проще жизни Смотрителя. Сказки и романтики в ней – хоть залейся, приключений хватает. Да и интересно это – проходить через стены и видеть души улиц и домов. Но вот передо мною сидит тенник Кира, и я вижу, что все это ему давно надоело, что по горло он сыт своими умениями и своим бытием.
Однажды Город ошибся, спутав недолговечные мальчишеские бредни с истинным желанием нечеловеческого бытия. И появился Кира, из которого не получилось Питера Пэна, а получился усталый и измученный человек. Да, человек, несмотря на когти, кошачьи глаза и умение проходить сквозь мебель. Потому что тенники не взрослеют.
– Кира… а из Города уйти можно?
– Нет, – резко говорит он. – Только умереть окончательной смертью.
Это я знаю… но, как выясняется, все мои знания весьма неглубоки и эфемерны. Умереть окончательной смертью – умереть здесь и внизу одновременно и не иметь сил вырваться обратно в Город. Внизу можно умереть естественной смертью или любым иным доступным людям образом. Если сумеешь прорваться в Город – останешься жить здесь, но не вечно, а покуда хватит сил или что-нибудь не случится. Куда уходят из Города умершие дважды – неведомо. Если умрешь здесь, но останешься жив внизу – вернешься, когда накопишь силы. Мне доводилось умирать раз пятнадцать или двадцать, но ни разу меня не сбрасывало ниже первой завесы. Если же погибнешь на одной из верхних завес так, что растеряешь всю энергию, например, в лапах оглоеда, – умрешь и внизу. Тихо, во сне. Так погиб Ранэ. И если сам решишь уйти окончательной смертью, тоже никогда не вернешься в Город и, наверное, умрешь внизу. Так ушла Келли.
– А что такое окончательная смерть?
– Не знаю. – Кира невесело усмехается. – Может быть, полный конец всего. Разрушение структуры. А может быть – новое воплощение. Есть множество легенд. Если бы хоть одна была правдива – меня бы здесь уже не было.
Тенники – из умерших внизу, поэтому для них любая смерть в Городе – окончательная, запоздало соображаю я. Они живучи, куда сильнее людей, но и риск для них куда выше. Вспоминаю выходку Киры на зачистке, и меня начинает трясти мелкой дрожью. Какого пса он так рисковал? Чего ради? Ни одна зачистка, ни одно дело Смотрителей, тенников или людей не стоит, чтобы так рисковать жизнью!
Стоп, Тэри, говорю я себе. Ты действительно не в себе. Ты сама каждый день рискуешь собой ради Города.
– Не трепись о том, что я тебе рассказал, хорошо? Мне открутят голову свои…
Да уж – наверное, это одна из самых больших тайн тенников. Узнай ее, скажем, Альдо – пойдет давить всех, кто ему не приглянулся. И еще – мне страшно любопытно, зачем Кира мне это рассказал.
– Кира, а если я тебя попробую взять с собой за ту странную завесу? Вдруг получится?
– Ты там тенников видела?
– Нет…
– И Альдо не видел. Думаешь, просто так?
– Вообще тенники там раньше были. Да и кто ж ему марочку и колдунку подсунул? Люди это не умеют.
– Вот уж не знаю. Но не думаю, что меня туда пустят.
– Ну, как хочешь.
– Расскажи еще раз, как тебя занесло в Смотрители. Основное-то я понял… но ты лучше покажи.
– Хорошо.
Я сажусь на пол спиной к Кире, разумеется, не упустив возможности потереться об него лопатками. Каждое прикосновение к теннику сводит меня с ума, обжигает безумной неудержимой нежностью, переворачивает внутри что-то. Никогда еще такого со мной не было в Городе. Все вроде бы уже было – и одержимость страстью, и трепетное полуплатоническое восхищение, и затяжные, тяжелые для обоих связи. А вот так, чтобы сердце заходилось от нежности вперемешку с желанием, – не было еще…
