Мороки, отрезавшие ему и справа, и слева путь к отступлению, выглядели как помесь облезлых стульев, прорвавших вытертую цветастую обивку торчащими пружинами, и лохматых псов с оскаленными мордами. Бредово-причудливый гибрид, порождение чьих-то кошмаров: тот, кто вольно или невольно помог этому наваждению воплотиться, явно боялся в детстве злых собак и поломанной мебели с выпирающей наружу металлической начинкой – первые могут покусать, вторая может поранить.
Темре не стал дожидаться, когда эти твари на него набросятся. Расшвырять их пинками можно, однако даже если он причинит им вред, это лишь поспособствует тому, чтобы они поскорее освоились в этой реальности, покрепче вцепились в нее невидимыми крючками – так, что потом намаешься, пока отцепишь.
Оттолкнувшись от гниющих в грязи досок, хватаясь за все, что подвернулось под руку, он с кошачьим проворством вскарабкался на крышу ближайшего сарая. Невысоко, но твари за ним не полезли. Ненадежная опора под ногами слегка прогибалась и покачивалась: неудачно ступишь – провалишься. Над головой клубилась сплошная муть, не видно ни людей, собравшихся у краев ямы, ни окрестных домов, хотя с этой точки вроде бы должен открываться обзор.
Зато как на ладони то, что творится внизу. Вот она, сердцевина! Гроздь огромных пульсирующих виноградин, налитых водянистым сиянием, и сквозь нее просвечивает статуя… Впрочем, будь Темре без маски, он бы никакого «винограда» не заметил. Разглядел бы только худощавую светловолосую девушку, застывшую изваянием посреди соседней улочки на задах того сарая, возле которого он обнаружил истерзанный ржавыми щупальцами труп.
Душный приторный аромат дешевого парфюма не ослабел даже здесь, на относительной верхотуре. Он был густ и неподвижен, как лонварский смог в безветренную погоду, и заставлял тосковать по глотку свежего воздуха, пусть даже пахнущего неистребимой городской гарью.
Перстень был готов к бою, и Темре послал иглы в наиболее яркие из пульсирующих точек грозди. Твари между тем штурмовали сарай, утробно рыча и звякая нелепо торчащими мебельными пружинами. Им почти удалось взобраться наверх, так что убийца наваждений на всякий случай перешагнул на соседнюю крышу. Хотя он целил не в них, после выстрелов они скатились в грязь: морок потерял некоторую долю своей силы, и это так или иначе отразилось на всех его частях.
Крыша оказалась с подвохом: из дыры, стыдливо прикрытой размокшей картонкой, высунулось проволочное щупальце и попыталось оплести ногу противника. Отскочив, он едва не потерял равновесие, потому что острый конец этой дряни, устремившейся следом, пропорол кожу сапога и зацепил щиколотку.
Марево заколыхалось, в воздухе зародилось шевеление. Это напоминало не столько внезапно поднявшийся ветер, сколько бурление закипевшей жидкости: отведав крови противника, морок воспрянул. При этом ни теплее, ни холоднее не стало. Охватившая наваждение болтанка была пока не слишком сильной, с ног не валила, но что помешает ей мало-помалу ускорить темп?
Темре то уклонялся от окаянного щупальца, то перешагивал через него, избегая подсечек и не позволяя вновь себя поранить. Наверное, со стороны это выглядело как самозабвенный сумасшедший танец на крыше. Воздушные завихрения играли хвостом его длинных волос, словно примериваясь, какое усилие придется приложить, чтобы сбросить человека на землю, где поджидают «мебельные собаки»?
Перепрыгнув на крышу сарая на другой стороне улочки, он едва не взвыл от боли и, прихрамывая, отступил подальше от извивающейся проволоки. Та треклятая постройка, в которой гнездился целый куст такой же поросли, убивший первую девушку, начала содрогаться: щупальца рвались наружу – расправиться с врагом и добраться до новой пищи, которая позволит набраться сил, – но с тыла не было ни окон, ни щелей, и они бесновались внутри, пытаясь проломить стенку или ветхую крышу.
Можно сбежать, но толку-то: сердцевина с уязвимыми точками находится здесь, если ее не уничтожить, наваждение не исчезнет.
Еще два выстрела. Бурление тумана пошло на убыль, одинокое щупальце, от которого Темре увертывался, начало двигаться медленнее, как будто выдохлось. И зловещий сарай перестал ходить ходуном, хотя в нем по-прежнему что-то лязгало и скреблось.
Замедление темпа – это как нельзя кстати: острая боль в разодранной щиколотке все больше мешала убийце двигаться с прежней стремительностью. Судя по всему, кость цела, и сухожилие не задето, но в сапоге было мокро. Потеря крови – это скверно. Этак можно ослабеть раньше, чем разделаешься с наваждением, а уж если морок налакается твоей крови, будет совсем дрянь дело. Вытащив из кармана бумажную упаковку с бинтом, Темре торопливо замотал заляпанный грязью сапог поверх прорехи, чтобы ни капли не просочилось наружу.
Он неплохо продержался до третьей пары выстрелов, а потом и до четвертой, и до пятой, после которой разлитый в воздухе запах грошового парфюма заметно ослаб, а накрывшее яму серое марево наконец-то поредело. Сквозь туман начали просвечивать очертания домов и силуэты собравшихся вокруг ямы зевак, смутно донеслись людские голоса.
Внизу, под стеной, копошилась одна из «мебельных собак», вторая уже растаяла. Проволочное щупальце больше не тянулось к Темре, а шарило по крыше вяло и судорожно, словно конечность раздавленного насекомого.
Последние два выстрела – и остатки морока исчезли. Убийца наваждений спустился вниз и, припадая на раненую ногу, подошел к девушке, стоявшей посреди проулка. Она была худа, некрасива и как вылитая похожа на Харбо. В юном лице с нездоровой кожей сквозило что-то старушечье – умное и злое, почти ведьмовское. От нее пахло дешевой туалетной водой: тот самый цветочный аромат, пропитавший собой всю яму и только теперь рассеявшийся.
– Джаверьена, зачем ты это устроила?
– Потому что хватит над человеком издеваться, – прошипела она ожесточенно. – Хватит! Мне надоело. Пусть меня посадят в тюрьму, но я эту сучку убила, и перед тем, как она подохла, ей было плохо. Не лучше, чем моему брату, когда она его мучила.
– Мог ведь и еще кто-нибудь пострадать.
Джаверьена промолчала. Потом, вздернув выступающий заостренный подбородок, с вызовом спросила:
– И что ты собираешься теперь делать?
– Это зависит от того, что ты выберешь, а выбрать ты можешь одно из двух.
– Значит, ты скрыл от полиции правду? – поинтересовался Котяра, осушив перед тем кружку пива.
Не понять было, одобряет он приятеля или же, наоборот, смотрит с осуждением.
– Скрыл, – подтвердил Темре. – После того как девчонка по всем правилам поклялась Пятерыми, что никогда больше не станет нарочно создавать мороки.
