Не понять было, одобряет он приятеля или же, наоборот, смотрит с осуждением.
– Скрыл, – подтвердил Темре. – После того как девчонка по всем правилам поклялась Пятерыми, что никогда больше не станет нарочно создавать мороки.
– Не докопаются? – Монах еще больше понизил голос. – А то ведь зададут тебе по первое число, из Гильдии выгонят…
– Как докопаешься, если наваждения уже нет? Застукать меня на обмане смог бы разве что кто-нибудь из наших, если бы он тоже был в яме и видел сердцевину морока. По вашему венгоскому закону, тот, кто убил, защищая близкого человека от издевательств, должен понести такое же наказание, как любой другой преступник, – разве оно правильно?
– О, вот как – «по вашему венгоскому»! Словно островной дикарь, «понаехавший» в Лонвар без году неделя, как будто не здесь ты родился и выучился и как будто не ты похож на культурного коренного лонварца больше, чем две трети моих раздолбаев-знакомых. Кстати, о законе, у вас, у гордого и хитроумного островного народа, разве иначе?
«Бродячий кот» был полноват, но при этом ловок и проворен, особенно в драках. Лунноглазая Госпожа не возбраняет своим служителям ввязываться в мордобой, если на то нашелся достойный повод. Традиционный для ее ордена головной убор с кошачьими ушками превосходно сочетался с круглой веснушчатой физиономией брата Рурно, словно тот родился монахом. Впрочем, хотя служение он выбрал, достигнув семнадцатилетия, прозвище Котяра пристало к нему еще в детстве. Возможно, это Темре первый так его назвал, теперь уже не вспомнить. Их семьи жили по соседству, и подружились они еще в малом возрасте, вопреки всем сложностям венгосо-гронсийских взаимоотношений.
– Ты же в курсе, у островных гронси нет настоящих законов – у них ритуалы, уклад, обычаи…
– Ага, имеющие силу закона, – уточнил монах. – Помню-помню, только разницы особой не вижу. И никто ее не видит, потому что все равно один пес.
– Не совсем, – продолжал стоять на своем Темре. – Хотя ладно, если приблизительно, это одно и то же – обычаи, для всех и каждого гронси имеющие силу закона. Так вот, по гронсийским обычаям никого бы там не затравили так, как этого Харбо. Там бывает, что попрекают куском, или за что-то стыдят, не зная меры, или над кем-то смеются – но если для этого есть всеми признанный повод. Тоже ничего хорошего, я согласен, но до оголтелой мерзости не доходит, и обычно это делается с целью направить человека на тот путь, который община считает благим и верным. Того, кто не бегает от работы и не попирает традиций, изводить не станут, так что над Харбо там бы не измывались почем зря. Вайни проявляла бессмысленную и разнузданную жестокость, у гронси такую девицу в два счета окоротили бы или старшие женщины, или мужчины. Материковые общины не настолько строго придерживаются обычаев, как островитяне, но за здешними я тоже такого не замечал. Ну, разве что по отношению к себе. – Он не удержался от кривой усмешки с оттенком надрывного самодовольства, которое, впрочем, было скорее рисовкой, чем его истинным чувством. – Любят они при случае обозвать меня очужевцем. Даже когда денег просить собираются, и то удержаться не могут. Однако с тем, что вытворяла Вайни, это не сравнить…
– Еще б сравнить! – хмыкнул Котяра. – Ты и ростом, и рожей вышел, и женщинам нравишься, и навалять кому-нибудь не дурак. А Харбо, как ты сам его описал, нездорово тощ, слаб, нехорош на лицо, с увечной ногой, не умеет за себя постоять – такие везде становятся жертвами.
– В том-то и дело, что не везде. У гронси такой парень всеми силами доказывал бы свою полезность для общины. На каждом шагу проявлял бы услужливость, трудолюбие, почтение к тем, кто стоит выше в иерархии клана, – и надо сказать, он бы гарантированно находился под защитой общины, его бы в обиду не дали. И Вайни там научили бы, как себя вести, это пошло бы на пользу не только окружающим, но и ей самой – осталась бы жива.
– А эта мастерица мороков Джаверьена, по-твоему, для окружающих неопасна? – задумчиво сощурив зеленоватые глаза, окруженные рыжими ресницами, хмыкнул брат Рурно.
– Насчет мороков мы с ней договорились, она неглупа и не станет нарушать слово, если поклялась Пятерыми. А насчет того, что Джаверьена выкинула… Понимаешь, дело ведь даже не в мести, она просто отчаялась. Не было надежды, что Вайни кто-то остановит. Как бы мерзко Вайни себя ни вела, венгоских законов она не нарушала, а подавать в суд за оскорбление – это удовольствие для состоятельных людей, там одна только пошлина в половину моего среднего гонорара, не говоря о расходах на адвоката. Короче, эти игры не для трущобников, а ничего другого для разрешения таких паскудных ситуаций законом не предусмотрено. У Харбо и Джаверьены не было шансов отделаться от нее по-хорошему, поэтому любящая сестрица натворила то, что натворила. А вот у Вайни был выбор: она могла бы не делать то, что делала, тогда бы с ней ничего плохого не случилось.
– Ну и пес с ними со всеми, – подвел итог Котяра, разливая остатки пива. – Главное, ты с этим паскудством не влипни. Будем надеяться, что никому не придет в голову спросить об этом песьем мороке тебя или Джаверьену перед Зерцалом Истины.
Последнее он произнес еле слышным шепотом.
– Да никакой вероятности, – шепнул в ответ Темре, взяв свою кружку. – Оно кому-нибудь надо? То, что происходит в трущобах, никого по крупному счету не волнует, если это не беспорядки, а Джаверьена еще меньше меня заинтересована в том, чтобы проболтаться. На худой конец меня за это показательно оштрафуют и строго предупредят – в Гильдии не так много народу, чтобы чуть что гнать взашей умелого убийцу, – а ей грозит тюрьма. Так что все будет шито-крыто, да хранит наши тайны Безмолвный.
Оба слегка привстали, отдавая дань почтения упомянутому божеству, потом уселись обратно и в сосредоточенном молчании допили пиво.
Час был поздний, в подвальчике никого, кроме них, не осталось: прежние посетители разошлись, новых не пускал торчавший у двери вышибала. Заведение закрывалось, но убийцу наваждений и «бродячего кота», уважаемых завсегдатаев, не торопили, дожидаясь, когда они сами уйдут.
Темре оставил на столе щедрые чаевые – за терпение и на выходе сунул вышибале купюру.
На улице монах наклонился, чтобы погладить по загривку сидевшего у стены священного зверя полосато-серого окраса, потом попрощался с приятелем и зашагал в темноту: у него были еще какие-то ночные дела, понятные только «бродячим котам» и их Госпоже.
Электрический свет расплывался в задымленном воздухе, окутывая чугунные фонари зыбким желтым сиянием. Было прохладно и сухо, никакого вкрадчивого блеска во мраке переулков, и оттого казалось, что дальше освещенного, как театральная сцена, пространства улицы вообще ничего нет, но Темре давно привык к таким фокусам ночного Лонвара и не обращал на это внимания.
