Снаружи блиндажа стояла фландрийская весна, немного душная, еще скованная, но в этой скованности как будто просматривалась наигранность – так порочная красота юной проститутки из военного борделя кутается в стремительно тающие покровы целомудренности, уже зная, что скоро придется их сорвать. Но внутри, за толстыми стенами и броневыми заслонками уже наступила осень. И Дирк на несколько секунд закрыл глаза, чтобы наверняка ощутить ее присутствие. Никто не знает, сколько у него осталось этой осени.
- Вы правы, унтер. Вы можете существовать с простреленной грудью, но вы мертвы и у вас нет выбора. А у меня он есть. Более того, я этот выбор уже сделал.
- Вы ведь специально не отвели «Веселых Висельников» в тыл и сами остались здесь, встречать французский удар. Рассчитывали, что мы погибнем здесь все. Мертвые герои и их создатель.
- Нам это почти удалось.
- Почти. Но вы не остановитесь. Вы сделаете это еще проще и банальнее.
- Верно, - согласился тоттмейстер Бергер и взял со стола пистолет, не успевший, должно быть, остыть после того, как магильер касался его в последний раз, - Раз уж оберст не прикончил меня сам, к чему я упорно его приглашал… Осень? Странные у вас мысли, унтер. Но они мне подходят. К тому же, вполне возможно, что это и мои мысли тоже. Значит, осень. Держите.
Он внезапно протянул пистолет Дирку. Рукоятью вперед. Тот принял его, осторожно, как если бы на ладони тоттмейстера лежал сложный и опасный механизм. Удивительно легкий – как если бы в его руке лежало не сложное устройство, а лишь мысль, воплощенная в причудливой форме.
- Зачем?
- Чтобы подвести черту, - спокойно пояснил тоттмейстер Бергер, обжигая его своим взглядом, - Самоубийство – грех. Впрочем, это в некотором роде и так будет самоубийством… Все в порядке. Я не буду оставлять слезных записок или писать покаяние. Я всю жизнь существовал в особых отношениях с Госпожой и знаю, что она не любит сложные ритуалы. А больше мне обращаться не к кому. Вы спустите курок, унтер.
- Что случится, когда я это сделаю?
- Осень закончится, унтер. Для нас обоих и для прочих «Висельников», которых я не успел отпустить. Мы все вернемся с войны домой. Пустота… Нет, эта пустота не закончится. Просто из нее исчезнем мы. Больше… никакого пороха.
- Я умру сразу же после вас, так ведь?
- Вы уже мертвы, унтер. Но да, ваше существование прекратится сразу после того, как остановится мое сердце. Может, затянется на секунду или две. Это индивидуально у каждого тоттмейстера. У вас будет еще две секунды, чтобы жить. Вы успеете обрадоваться. Не будьте дураком, разумеется, я знаю это. Вы ненавидите меня, ненавидели с самого начала. Как мучителя, убийцу и просто тоттмейстера. Поэтому я и подумал, что вам это доставит удовольствие. Поэтому и оставил только вас, а не Йонера или прочих.
- Наверно, доставит, - Дирк переложил пистолет в правую руку, рефлекторно проверил патроны. «Маузер» был заряжен, - Здесь? Сейчас?
- Здесь. Сейчас, - подтвердил тоттмейстер Бергер, - Мы и так слишком долго шли сюда. Просто в лоб… Да, вот так. Так хорошо.
Тоттмейстер Бергер прикрыл глаза, облизнул губы. Руки его обвисли, как у старого садового пугала. Дирк улыбнулся, подумав о том, что мейстер пытается принять удобную позу перед тем как воссоединиться со своей старой приятельницей.
- Кстати, раз уж… В общем, осенью часто сжигают листья. Мы долго служили вместе, унтер Корф, но наверняка есть что-то, чего мы не успели сказать или сделать. Надо избавиться от этого балласта. Сжечь листья.
- Собираетесь в чем-то раскаяться, мейстер?
- Нет, просто случайно вспомнилось. Это я убил Мерца. Он был очень стар, а вы долго тянули и не могли решиться заменить его. Это мучило вас обоих, я знаю. Поэтому я разрешил ситуацию максимально безболезненным способом. Вложил ему в руку оружие и комиссовал. Старый Мерц сполна отдал свой долг и убыл на отдых.
- А Крамер? – зачем-то спросил Дирк.
- Ему я не помогал. Он сам прыгнул под танк. Что ж, для некоторых это самый удачный вариант… Ну что, готовы? Или тоже хотите сжечь свои листья?
- Мои «листья» уже сгорели, мейстер.
- Вспомните, что вы оставили незаконченным в этом мире.
«Ничего», - хотел было сказать Дирк. Потом вспомнил.
В пустоте, которую он оставлял, была еще одна вещь. Про которую он совсем забыл.
Смешная, нелепая вещь, не ценное имущество вроде него самого.
- Книга…
- Что за книга?
- Один глупый стих из книги Йонера, я читал его как-то. Почему-то он пришел мне на ум. Ни разу не слышал его до конца, а сейчас стало вдруг любопытно.
- Книга при вас?
- Так точно, - повозившись, Дирк свободной рукой вытащил из планшета книжицу, снятую с тела Херцога. Она была потрепана, обложка запачкана чем-то заскорузлым и серым.
Но когда Дирк коснулся среза страниц пальцем, она послушно открылась. Должно быть, на том месте, на котором ее открывали чаще всего. Аккуратные черные шеренги букв выстроились на дешевой тонкой бумаге, какие-то хрупкие и вместе с тем невыразимо окончательные – как ухоженное солдатское кладбище посреди девственного снега. Снег часто выпадает, как только заканчивается затянувшаяся осень.
- Читайте! – приказал тоттмейстер Бергер вдохновенно, прикрывая глаза, - Читайте, унтер-офицер Корф! И как только дочитаете до точки, поставьте свою собственную.
Дирк начал читать. Это получалось у него плохо, буквы плыли перед глазами, строки путались.
Но он знал, что дочитает до конца.
И шли они с музыкой чиндрара
Далее – по грунтовой.
И болтался солдат под крики «ура»,
Будто в метель слепой.
Котам и собакам – им только б выть,
А с поля – крысиный хор.
Они не хотели французами быть,
Ведь это такой позор.
И когда через сёла они шли,
Вдовы встречали его.
Деревья кланялись издали,
И всё было – в честь него.
С чиндрара и до новой судьбы!
До новых смертей и ран!
И мёртвый солдат посреди толпы,
Как обезьяна пьян.
И когда через сёла они шли,
То был он закрыт толпой.
Так много их было – тех, кто вели
Его на грядущий бой.
Орали вокруг из последних сил
И в честь него пели они.
Единственно б сверху он виден был,
Но сверху – лишь звёзды одни.
Но звёзды – они, увы, не всегда:
Утро вспыхнет зарёй.
И только солдат всё идёт туда
Где он умрёт как герой.
Прочитав последнюю строфу, Дирк увидел точку. Она была совсем небольшой - просто угольно-черная окружность с твердо очерченными краями. Похожая на глазок в темную комнату или пулевое отверстие.
Трепещущее, как раненая птица, ощущение эйфории разорвало его грудь изнутри, тяжело вспорхнуло, избавляясь от холодной и больше не нужной оболочки. В окружающем мире что-то стремительно менялось, но Дирк уже не мог сказать, что именно, его чувства вдруг замедлились, не поспевая за происходящим, как партия запозднившегося рояля – от мельтешения кадров на большом экране синематографа.
