— И чай знаешь? — искренне поразился Олег. — А картошку?
— Слыхала, да не едала, — рассеянно сказала Бранка — она уже явно думала о чем-то другом, оглядываясь по сторонам. А Олег неожиданно весело подумал, что ему это нравится. В смысле, та-кой разговор. Никаких тебе: «Эвон, зри, Вольг, мизгирь потек!»[9] — и прочих бяше и понеже. Правда, с языком все-таки непонятно, ну да это успеется.
— Благо, напомнил про еду, — пробормотала Бранка, снова нагибаясь за «сидором». — Порыщем давай, что тут, в этой норе, из еды найдется.
— Здесь?! — Олег невольно передернулся. — Да ты что?! Это же. людоеды!
— А вот. — Бранка ловким пинком отбросила крышку ранее почти невидимого ларя в углу, устроенного так же, как тот, в который ее бросили. — Вот и картошка, и морква… А вот сухари. Иди, нагружай, а я крошно подержу.
— Вещмешок? — переспросил Олег, подходя. — Рюкзак, ранец?
— Крошно, — Бранка тряхнула мешком. — Вообще крошно из лыка плетут, да лыковыми одни старики пользуются, что говорят, как раньше все лучше было.
— У вас тоже? — удивился Олег, садясь на корточки и нагребая не очень крупную, но крепкую прошлогоднюю картошку. — Не такую музыку слушаете, и все заморочки у вас чумовые?
Он нарочно пустил в ход жаргон, которым обычно, чтобы не унижать себя, не пользовался. Смысл Бранка уловила и, ловко отправив в крошно мешок с чем-то угловатым — сухарями, наверное — сказала:
— Жил давно князь Вящеслав, при котором первые города выстроили. Может, тысяча лет тому прошла, может — больше… Прежде как умирать, велел Вящеслав вырезать по камню надпись плача своего по делам тем, которые не задались в его жизни. Камень Вящеславов до сих пор стоит — знаешь, что первым там написано?
— Догадываюсь. — Олега разобрал смех. — Эта молодежь растленна до глубины души. Молодые люди злокозненны и нерадивы. Никогда они не будут походить на молодежь прежних времен и не сумеют сохранить того, что мы им оставим. [10]
— Ясно, — понимающе ответила Бранка, — как небо в хороший день. «Горе старости моей! Нет в молодых почтения и вежества. Я им говорил: „Иди!" — и шли в корчму. Им говорил: „Думай!" — и думали о серебре. Кому оставлю сделанное и кровью политое?» Это мой дед часто повторяет. А прадед мне было сказал тишком да со смехом, как в прошлое время он деда-то лозой сек и говорил: «Не гуляй, не гуляй!»
— У тебя и прадед жив? — спросил Олег, вертя в руках репку.
— За сотню перевалило давно, — беззаботно ответила Бранка. — Думал было помирать, да не собрался — живет все.
Эти слова слегка покоробили Олега. Бросив репку обратно, он поинтересовался:
— А отец и мать?
— Отец сгинул. — Бранка отвернулась. И замолчала.
Олег тоже молча перебирал овощи. Ему вдруг стало очень плохо — подумалось, что для родителей он тоже сейчас «сгинул» — и как они там?..
— Меньше думай, — послышался голос Бранки, и мальчишка, вскинув голову, увидел ее сочувственные глаза. — Тебе у нас плохо не будет, право. А там и домой вернешься. Человек все может, коли сильно захочет. А много будешь о том думать — недолго и ума лишиться.
— Спасибо, — заставил себя усмехнуться Олег. И под руку ему попала банка. — Это… консервы?
— Они, — подтвердила Бранка, и Олег уже не удивился, что она знает слово. — Йой! — вырвалось у девчонки. — Данванские!
Она запустила руки в картошку, достала еще две банки. Они были высокие, цилиндрические, по килограмму, не меньше, каждая, из серебристого металла с многоцветным рисунком, нанесенным прямо на него — на белоснежной скатерти дымились обложенные зеленью куски мяса, красиво сервированные на шестиугольной тарелке. Ниже шла надпись из штрихов и точек.
— Ты понимаешь, что написано? — поинтересовался Олег.
Бранка неуверенно кивнула, водя пальцем по строчкам, прочла:
— Свэс биуд. Стиер ун лаур. Кейнон ана милн… Это значит — ну… домашняя еда. Говядина с луком, разогреть… А вот, на крышке — драган ворн, потянуть кольцо. Чтоб открылась, в смысле… Это хорошо, что они нам попались. Брать можно без опаски, а хватит на несколько дней…
— А далеко до ваших мест? — задал Олег давно мучивший его вопрос.
— Дней пять. — Бранка смерила Олега взглядом и поправилась: — Седмица.
— Можешь на меня так не смотреть, — слегка обиженно ответил Олег. — Пойдем на равных. Увидишь. И крошно я понесу. Как мужчина.
Бранка вдруг звонко рассмеялась — сейчас ее смех совсем не походил на тот, каким она смеялась, увидев трупы врагов.
— Благо тебе! — выдохнула она сквозь смех. — Не держи обиду, Вольг. Ты сейчас был похож на Гоймира. Так похож!.. — И она снова залилась.
Олег невольно улыбнулся, потом засмеялся тоже.
— Кто такой Гоймир? — спросил он сквозь смех.
— Вы с ним ровесники, — ответила Бранка. — Ты повстречаешься с ним, когда дойдем.
«Он твой парень?» — хотел спросить Олег. И эту мысль перебила другая — он чутьем понял, что слово «когда» Бранка употребила не в смысле времени. А как синоним слова «если».
* * *
Кроссовки Олега окончательно развалились днем, когда Бранка объявила привал. Именно в этот самый момент Олег почувствовал, что идет босиком и шлепнулся на траву под крепкий граб с серебристой трещиноватой корой. Он честно нес крошно (кстати, не так уж и тяжело, туристские рюкзаки были куда как тяжелее) и не отставал от девчонки, хотя это оказалось очень трудно. Бранка была легка на ногу — впервые в жизни Олег увидел человека, который шел по лесу быстро и совершенно бесшумно — словно плыл над землей.
Бранка присела рядом — разведя колени и свесив между них руки, на корточках. Ее лицо стало озабоченным.
— Развалились.
— Угу, — буркнул Олег, рассматривая остатки своих кроссовок.
— Нельзя по лесу в шитых ходить, — просветила его девчонка.
— Нельзя… Как я дальше-то пойду? — Олегу не хотелось казаться перед Бранкой нытиком, но он и в самом деле ощущал досаду — острую, почти до слез. — Босиком я не смогу, не умею я!
— Давай я тебе свои отдам, — предложила Бранка без насмешки.
Олег почувствовал, что краснеет и грубо ответил:
— На хрен надо.
При одной мысли, что он возьмет обувь у девчонки, а она попрется босая, Олегу стало стыдно. Размахнувшись, он запулил остатки кроссовок в кусты. Лицо Бранки построжало:
— Нельзя так! — резко сказала она. — Надо зарыть, да и дерном прикрыть. Плохо оставлять за собой следы. Хоть какие. Кто забывает про то — недолго на свете заживается.
Без единого слова Олег поднялся и пошел в кусты, откуда притащил свои кроссовки. Сев на траву, стянул с ног носки, тоже протертые до дыр, затолкал внутрь обувки. Бранка, ловко орудуя топором, уже рыла ямку.
