Сводили с ума.
Духов, как мог, гнал их прочь, но тщетно. Пытался рассуждать, и это тоже не приносило облегчения. Почему об этом мире ему известно не меньше, чем о том, где он студент и будущий журналист? Воспоминания не возникают из ниоткуда. Почему он знает здесь всех, а все знают его? Если бы Андрей действительно был пришельцем из другой реальности, его появление не осталось бы незамеченным и вызвало бы немало вопросов – особенно у Фронов. Эти бдительные твари мигом потащили бы его на допросы или, того хуже, на опыты.
Вопросы, вопросы – и ни одного ответа. Ни одной соломинки, за которую можно ухватиться и понять хоть что-нибудь.
Андрей поджал губы, покачал головой. Глубоко вдохнул – он успел привыкнуть к дыши-зелью и не ощущал гнилой вони, – перешел к следующему побегу и взмахнул топором.
Работа была единственным, что хоть немного ослабляло натиск черных мыслей, поэтому Духов почти не давал себе передышек. Обтесал один ствол, перевел дыхание, подвигал плечами – и переходил к следующему. И так по семь часов уже больше трех недель.
Или дольше? Гораздо дольше – если он родился и вырос здесь, а потом начал сводить с ума сам себя, выдумывая благополучный мир, где можно смело дышать полной грудью и любоваться высоким синим небом. Мир, в котором нет Ползучего Бора, Пожирателей, Извергов, Гнильцов и Фронов, где он, Андрей Духов, полон сил и планов.
Слезы. Рвутся наружу, душат…
Может, и правда поплакать? Никто не увидит за клювастым шлемом. Вдруг полегчает?..
Андрей оборвал мысль и едва не согнулся пополам, когда резануло в желудке. Гастрит он наверняка заработал – спасибо пей-еде. А скоро, глядишь, и до язвы дойдет.
Вспомнился рассказ дворового приятеля Мишки Азовцева. Было это лет пять назад. Подростка отправили в больницу с отравлением, а когда выписали, тот собрал на лавочке друзей и с выпученными глазами рассказывал, как его там лечили-мучили. Больше всего ребят впечатлила история о процедуре, которую Мишка назвал «японкой». «Через рот в желудок трубку с лампочкой засунули, прикиньте! – захлебываясь словами, рассказывал Азовцев. – А она толстенная, пока толкали и вытаскивали, я чуть не обблевался!»
Духова этот рассказ шокировал. Он не раз представлял себя на месте Мишки, и всегда по спине пробегал мороз. Процедура казалась дикой. Тогда-то Андрей и запретил себе газировку, чипсы, гамбургеры и прочую дребедень. Вкусно, конечно, но вредно. Так что лучше обойтись, чем потом, как Мишка говорил, «чуть не обблеваться».
Вот и берег Андрей желудок. Да, видно, не уберег…
Он прервался, обвел взглядом окрестности – десятки Шкурников и сотни уродливых, изогнутых серо-зеленых шишковатых побегов, тонущих в синем светящемся тумане, – и покачал головой. Сейчас Духов с радостью оказался бы в кабинете врача со шлангом в желудке. Лишь бы дома. Лишь бы в родном городе, где родители, друзья, универ, редакция «Вестника». Где нормальная жизнь…
Андрей выпрямился, прищурился. Нет, все-таки он не из этого проклятого мира. Иначе откуда ему известно про гастрит, про язву, про чипсы-гамбургеры? Перед глазами возник Мишка Азовцев – лопоухий, курносый, с угрями на щеках и подбородке, в очках, с мелированными волосами. Если бы Духов выдумал его, разве смог бы представить так ярко?
Нет: выдумка здесь, а не там.
«Чертов Кагановский! – Андрей со злостью загнал лезвие под склизкую шкуру. – Сколько можно меня здесь держать?! Хватит!.. Надоело!.. Устал!..» – каждое слово сопровождалось ударом топора.
Он обтесал еще три побега, и послышался Гудок.
Глянув на уродливую поросль, Андрей повернулся и направился к повозкам, что стояли за длинной шеренгой неподвижных Дымовиков. Рядом с механическими великанами расхаживали Фроны: низкорослые и вытянутые, хромые и горбатые, толстые и костлявые. Избранные Азэса-Покровителя, наделенные Умениями, ненавидящие род людской.
«Может, в этот раз? – подумал Духов. – Доеду до Степной Обители, усну, а проснусь дома…»
Он задавал себе этот вопрос в конце каждой Стёски. Одаривал себя надеждой. Как выяснялось после очередного Сновременья – напрасной.
Скрип. Посвистывание.
Дорогу заступил Фрон на самоходе. Тот, с черными сосудами на обвислых щеках, что наградил Андрея пятью плетями-огневухами в самую первую Стёску.
«Что ему нужно?» – насторожился Духов, останавливаясь. В груди разлился неприятный зуд волнения. Спина, словно вспомнив удары, заныла.
– Подойди ближе, – квакнул Фрон. – Нам есть о чем поговорить.
«Что я сделал-то?!» – недоумевал Андрей и сделал шаг навстречу погонщику.
Он ждал, что опухоль на лбу карлика вспыхнет, воздух затрещит, а в трехпалой руке появится змея желтого света. Но нет: Фрон только щурился, отчего и так почти незаметные глаза едва не исчезали с уродливой хари.
– Сними шлем, – велел погонщик, как только Андрей приблизился.
Тот повиновался, предчувствуя недоброе.
– Я за тобой давно наблюдаю, – заговорил Фрон. Совершенно без интонаций, так что Духов понятия не имел: злится уродец или нет. – И, должен сказать, доволен. Ты хорошо работаешь. Гораздо лучше, чем большинство, – он обвел Шкурников мутным взглядом, брезгливо сморщился. – А потому я решил тебя наградить. В следующую Стёску ты можешь не выходить на работу. У Степной Обители тебе дадут облигацию. Отправляйся завтра на торгашеский виток и купи себе что-нибудь.
– Э-э-э… – растерянно протянул Андрей. Потом спохватился и подался вперед в поклоне. – Благодарю вас за доброту!
Собственная фраза показалась настолько нелепой, что он едва сдержал смешок.
Фрон чуть заметно кивнул – это означало, что Андрей свободен. Но как только тот сделал пару шагов, погонщик вновь остановил его.
– Скажи, – карлик развернул самоход, – ты ведь живешь в одной из тех келий, что разрушил Пожиратель?
– Так и есть, – кивнул Андрей.
– Что ж. Тогда у меня еще одна хорошая новость: ту часть коридора восстановили, можешь возвращаться к себе.
Духов еще раз поблагодарил уродца и двинулся, наконец, к повозкам.
«Вот так номер, – размышлял он, когда экипажи со Шкурниками двинулись к Степной Обители. – Неожиданно. Первая хорошая новость. Может, кончилась эта черная полоса? Прогуляюсь по торгашескому витку, а потом и домой вернусь?»
Закрыв глаза, Андрей представил комнатку Кагановского. Писатель сидел за столом и буравил его мутным, недовольным взглядом.
«А я ведь по нему соскучился, – подумал Духов, прислушиваясь к себе. – Интересный человек. И не злой, хоть и странный».
Через два часа повозки остановились. Андрей вылез, потянулся, по привычке посмотрел на громаду Степной Обители. Отстоял очередь, бросил мешок с дыши-зельем в ящик, и бородавчатый Фрон, скорчив презрительную рожу, вручил ему облигацию. Она оказалась прямоугольной деревянной пластинкой с выжженным изображением Азэса-Покровителя. Длинноволосый человек с наростом на лбу будто смотрел на Духова и улыбался – искренне, по-доброму.
