— Идем, — бросил он.
Ирграм поспешно собрал склянки, прикидывая, хватит ли изготовленного зелья. И решил для верности сделать еще порцию.
Вероятно, дело в иной крови.
Или в силе проклятья.
Или в том, что он прибыл, когда девочка уже почти дошла до грани.
Или во всем и сразу, но вторая порция лишней не станет. И поить девочку надо будет чаще. Чуть позже Ирграм попробует повысить концентрацию силы в растворе.
А пока он шел за Императором, впервые настолько близко к нему, насколько вовсе это было возможно. Шел, сжимая в одной руке кофр, а в другой — опустевшую на четверть склянку.
И уже у самых покоев, перед золотой дверью, у которой застыли золотые же фигуры стражников, Верховный тихо произнес:
— Сегодня ты спас всех.
— Еще нет.
— Уже почти. Ты справишься, — и на сухом лице появилась печальная улыбка. — Мир совершенно обезумел, если проклятый помогает детям неба.
— Наверное.
Мир обезумел, если «Черную гниль» направили на ребенка.
Нет, Ирграм был в принципе далек от того, чтобы идеализировать этот самый мир. К своим годам он многое видел. Многое понял. Но все-таки ему казалось, что у любого дерьма есть предел.
Ошибся.
Не впервые.
— Вон, — тихо сказал Император, и девицы, единственным облачением которых была золотая краска, куда-то исчезли, как хмурые женщины в белых одеяниях, за девицами приглядывавшие.
Слуги.
Служанки.
Рабы.
Птицы и те заткнулись, чувствуя настроение Императора. Лишь огромный леопард поднялся, подошел и ткнулся головой в ногу.
— Ей плохо, — сказал Император, осторожно укладывая девочку на подушки. — Видишь, что твари сделали?
Леопард заворчал.
И вытянулся. Рядом с малышкой зверь гляделся огромным и опасным. Желтые глаза его уставились на Ирграма, и во рту пересохло.
— Я помогаю, — сказал он леопарду, хотя не могло быть такого, чтобы зверь понял.
А он понял.
Не посторонился, но и не шевельнулся, когда Ирграм поднес к губам девочки воду. И не три капли, а четыре, поскольку на щеке проклюнулось розовое пятнышко свежей язвы. Такого не могло быть! Он все сделал верно. И пятно исчезло, так и не оформившись.
А старые шанкры отваливались.
Кожа слегка посветлело.
Девочка приоткрыла глаза, которые уже не казались черными. И закрыла.
Она провалилась в сон.
— Пусть сварят бульон. Крепкий. Но не острый. Меньше специй. Просто мясо, лучше всего индейки или курицы, не жирное, и овощи. Поить по пару ложек. Еще сладкую воду.
— Я не забуду, — произнес Император тихо, устраиваясь с другой стороны.
На полу.
На груде меховых одеял, подушек и шелков. И почему-то это больше не казалось ни странным, ни неправильным.
Наоборот.
А Ирграм осторожно опустился рядом. Вечер обещал быть долгим. Ночь — не короче. И уже потом, позже, он вдруг явственно осознал, почему зелье действует не так, как нужно.
И похолодел от собственной догадки.
И снова пожелал очутиться дома. И тут же укорил себя за слабость.
В конце концов, он вполне может ошибаться. Все ведь ошибаются.
Вот только Варенс, вернувшийся так быстро, как мог — надо будет вообще запретить ему покидать пределы города, тихо сказал:
— Она не его дочь.
Сказал и заткнулся. Он все-таки был целителем, а не идиотом. Только поздно.
— Он ведь ошибается? — тихо-тихо, едва слышно, спросил Верховный, очнувшись ото сна.
Когда звезда вырвалась из рук мага и расцвела во всем великолепии грядущего ядерного взрыва, Миха, прокляв себя на чем свет — вот что любопытство с людьми делает — вжался в землю. И пропустил момент, когда звезда разродилась-таки огненным шквалом.
А заодно, когда мага убили.
Потом, позже, Миха поймет, что слышал, как звякнула тетива. И даже ощутил колебание воздуха, разрубленного стрелой. И уверит себя, что не мог ни слышать, ни ощутить.
Показалось.
Мало ли чего больной голове привидится может? То-то и оно. Вот и привиделось. На фоне затянувшегося стресса. Миха успел прижаться к земле, издалека ощущая жар сотворенного пламени. И от жара этого взревели разбойники, вспыхивая один за другим.
Завоняло паленой плотью.
Волосом.
И хрипло рассмеялся главарь.
— Видишь, — сказал он, и Миха расслышал сквозь звук огня. — Ты играешь нечестно, Вал.
А потом в спину мага ударила стрела. Такая. Обыкновенная. Длинное древко. Белые перья, которые тряслись, но не горели, ибо пламя не смело переступить черту, установленную магом.
Он покачнулся.
А вторая стрела выросла рядом с первой.
И третья впилась в горло слуге, заставив того рухнуть. С ним упал и рукотворный фонарь. Склянка не разбилась, но отломалась, покатилась по земле, чтобы застрять меж корней.
— Вот так-то, — главарь огляделся.
И Миха с ним.
Пламя опало. Догорали люди. Не все, но многие. Кто-то еще жил, корчился, но вряд ли агония продлится долго. Оставалось порадоваться, что сам Миха был достаточно далеко, чтобы огонь не добрался. И все-таки убраться.
Это ведь разумно, убраться от человека, который вот так легко завалил мага. Может, не такого могущественного, как те, из города, но все-таки мага.
И тоже странно.
Если мага можно вот так взять и убить стрелой, то почему их вообще боятся?
Миха почесал себя за ухом и остался. В конце концов, разбойникам, что остались живы, явно было не до него. А маг, который исключительно теоретически, догадывался о Михином присутствии, лежал, не подавая признаков жизни.
— Вот так-то, ваше благородие, — сказал вожак и сплюнул. Плевок повис на растрепанной бороде, что несколько испортило красоту момента. Но ничего, вожак мазнул рукавом по роже, а потом ударил мальца в живот. Резко. Без размаха.
И без жалости.
— Выга, а Выга… — донесся до Михи жалобный голос. — Он их чего… убил?
— Убил, — главарь пнул согнувшегося от боли мальчишку.
— Всех, что ль?
— Не всех. К сожалению.
Он подошел к разбойнику, что озирался с прерастерянным видом. В голове его, косматой, заросшей спутанным волосом, этакое не укладывалось.
Как и не уложился клинок, что вошел в живот.
А ведь хорошо вошел, ровно, тихо, аккурат в почку. Разбойник только и успел, что всхлипнуть, а потом тихо осел на землю. Главарь же направился к другому, что застыл, покачиваясь. Глаза его были широко распахнуты, рот приоткрыт и из него вырывалось мычание.
Этого тоже добил.
— Да заканчивай уже, — сказали из темноты.
— Зачистить надо, — главарь прищурился и метнул нож через всю поляну.
Ровно в спину попал. Третьему, который, сообразивши, что все пошло совсем уж не по плану, решился убраться.
Четвертый все-таки ушел. Правда, судя по тихому всплеску, аккурат в болото.
А на острове появился новый человек. Он ступал бесшумно, походил на одну из оживших теней. И лишь когда тень остановилась у упавшего фонаря да подняла его, стало ясно, что это все-таки человек.
Лучник.
Миха втянул воздух и хмыкнул.
Пахло кабаньим дерьмом. Стало быть, лучник не побрезговал, измазался. И одежка у него характерная: вроде как драная да с присохшей поверх лохмотьев листвой да кусками мха.
Лицо глиной вымазал.
Или тем же дерьмом?
В общем, производил он впечатление крепкого профессионала, который любое дерьмо на пользу работе обратит. Михе лучник категорически не понравился. Вот прям всем позвоночником чувствовал, что профессионализма этого хватит и Миху добить.
— Да ладно, огонек кинешь, хрен кто потом чего найдет, — лучник плевать не стал, но пинка мальцу отвесил, на землю опрокидывая.
Сам же стянул перчатку, пошевелил пальцами и сказал:
— Крепко бьет, зараза!
— Главное, метко.
Сам лук он закинул за спину, явно уверенный, что больше тот не пригодится. И Миха не стал разочаровывать, подавая признаки жизни.
Желание выйти к людям отшибло напрочь.
Какие-то люди тут не особо дружелюбные, что ли.
