— Истинно так, — тихо добавил Верховный.
— Она выглядит, как моя дочь, — Император сцепил руки и, поднятыми, коснулся краев маски. — Почему?
— Полагаю, — об этом Ирграм тоже думал. Вот с того момента, как понял, так и думал. Он откашлялся, поскольку голос вновь ослаб. — Полагаю, что дело вновь же в магии. Есть заклятье, весьма редкое и сложное, но не сказать, чтобы вовсе неисполнимое. Оно называется «Зеркало». И позволяет сделать двух или даже трех людей неотличимыми друг от друга.
— Зачем? — сухой вопрос и в желтых глазах мерещится раздражение.
Его злит Ирграм.
Но злость сдерживают.
— Высокие рода не всегда живут в мире. И бывает так, что нужно укрыть истинного наследника.
Взгляд темнеет, и Ирграм ощущает, как растет гнев в человеке, что скрывает свое лицо за маской. Что за нелепый местный обычай? И из упрямства Ирграм не отводит глаз, смотрит и продолжает говорить:
— Времена давно уже изменились, но заклятье появилось тогда, когда тайные войны едва не привели к падению города. Оно не забыто, но используется сейчас крайне редко. Цена высока.
— Какова?
— Для создания копии нужна Слеза неба. Чистая. Крупная. Не потерявшая своей природной силы. Те, что были сохранены и наполнены силой вновь, уже не годятся.
— И вправду высока.
Император молчал. И Верховный застыл, не шевелясь, словно опасаясь малейшим движением нарушить чужие мысли.
— Девочка будет жить?
— Она не умрет от проклятья, — осторожно ответил Ирграм. — Несколько дней она будет слаба. И лучше, если продолжит принимать зелье.
— То, второе, заклинание?
— Думаю, отчасти оно и защитило. Слезу неба врезают в тело, и сила её хранит личину. Эта сила и удержала первый удар, а после впитала в себя темную энергию, чем дала нам время. Дальше тело справится само, но обличье изменится. Не уверен, что она станет собой, но и нынешнюю личину утратит.
— Хорошо.
И снова молчание. Собственное сердце бьется о ребра, и под мышками становится мокро. Струйки пота текут, и дыхание становится хриплым.
— Ты будешь молчать, маг.
Ирграм склоняет голову.
Если молчать, то его оставят в живых? Господин не допустил бы такой ошибки.
— Я могу принести клятву.
— Принесешь. И будешь молчать.
— Девочка?
Дерзкий вопрос. Ненужный. Не стоило задавать его, но в желтых глазах почудилась тень одобрения.
— Вы позаботитесь о ней. Пусть твой целитель находится при ней неотлучно. И проследит, дабы она поправилась так скоро, как это возможно.
Петлю на горле будто ослабили.
— Мы не убиваем детей, — произнес Верховный мягко. — Ибо дети пребывают под защитой Богов. И тот, кто дерзнет поднять руку на ребенка, будет проклят ими. Жизнь его будет коротка, а смерть страшна.
В том, что смерть человека, затеявшего эту игру, будет страшна, Ирграм поверил.
И богов не нужно. Императора хватит.
— Она пришла ко мне дочерью. Она останется дочерью по праву духа. Когда дитя окрепнет и болезнь более не будет угрожать жизни её, я дам ей имя.
Наверное, это было очень благородно.
Или глупо.
Или и то, и другое сразу?
— Но сейчас ты вернешься в её покои, — Император поднялся. Ирграм поспешил согнуть спину, которая даже заскрипела от усилий. — Ты будешь искать. Одно проклятье. Другое. Третье. Все, что покажется тебе иным, странным, внушающим подозрение. Ты можешь позвать своих людей, но тогда ты будешь нести ответ за них, ибо неосторожное слово, произнесенное чужим языком, будет стоить тебе твоего.
— Я… понимаю.
— Тогда хорошо. Иди.
Ирграм попятился к двери.
Сто ударов сердца.
Уже девяносто.
И еще пять, чтобы добраться до скулящего мальчишки, который силился встать, но никак не решался вытащить нож из ноги. Один — чтобы рывком поднять его.
Второй — закинуть на плечо.
Пацан ойкнул.
— Не дергайся, — рявкнул Миха. — Если выжить хочешь.
И сгреб ребенка, который так и сидел, сжавшись в комок, не подавая признаков жизни.
Сколько потратил?
Много.
Ребенок почти невесомый, а вот пацан тяжеловат, но не сказать, чтобы критично. Справится.
— Не отставай, — Миха бросил уже деду.
Уходить.
Красные огоньки мигают, танцуют, складываясь сложным узором. И манят задержаться ненадолго, посмотреть, подсмотреть. Разве можно пройти мимо такой красоты?
Еще как.
Миха прибавил шагу.
И потом, скатившись с твердой земли в моховую жижу, вовсе побежал. Бег по болоту — еще то удовольствие. Ноги проваливаются сквозь мхи, в ледяную воду, в топь, что обнимает, засасывает, заставляя терять равновесие. И каждый шаг приходится отвоевывать.
А где-то рядом вздыхает болотными газами трясина.
Колышется свежей зеленью. Не оступиться бы.
Не провалиться бы.
Миха все-таки проваливается, пусть не по пояс, по колено, но парень на плече взвизгивает. А вот ребенок спокоен. Вцепился в Михину драную куртку ручонками, обвил ногами Михину ногу, повис себе и держится.
Молодец.
— Господин, господин… — старик барахтается в болотной воде, но выбирается. Падает и встает. Падает и снова встает, чтобы идти по следу.
Троих Миха не утянет.
И двоих.
И если кого-нибудь бросить. Это ведь не Михина война, он тут вообще случайно. Чего ради ввязался? Мог бы и уйти тихонько.
Снова падение, от которого удержатся выходит чудом.
А время на исходе. Миха спиною чует, как раскрывается за спиной огненный цветок. Сперва медленно, лениво, будто только-только пробудившись от долгого сна.
И обернувшись — не надо было.
— Господин… — хнычущий голос мешает избавиться от ноши.
Сам бы Миха успел.
Точно.
Он видит, как над островом поднимается алый столб пламени, такой яркий, что вокруг становится светло, как днем. Столб раскрывает огромные лепестки, и те медленно выгибаются, чтобы сомкнуться вокруг чудовищного стебля, порождая волну пламени.
— Вниз! — Миха стряхивает парня, а ребенка отдирает силой. — Задержите дыхание!
Он сам падает во мхи, уже не пытаясь выбраться из болота, но наоборот, пытаясь закопаться в него поглубже. И холодная вода заливается в нос, в уши. Рядом с Михой возится пацан, но он боится, что огня, что болота. Болота больше. И Миха, дотянувшись, просто вжимает его в жижу.
Ребенок ныряет сам, правда, не выпуская при этом Михиной руки.
А по мхам летит, шипя и плюясь жаром, огненный вал. Миха только и успевает, что подгрести под себя обоих. Он ведь… он как-нибудь выживет.
Он же этот.
Химероид.
У него способности. И мутации. И еще хрен знает что впридачу. Огонь вгрызается в спину, оглушая болью, но Миха стискивает зубы и поглубже засовывает голову в болото.
Радиус распространения этой хрени должен быть ограничен.
Сто ударов сердца?
Время положили бы с запасом.
Так, чтобы хватило самим уйти. Стало быть, охват будет небольшим и то, что до них долетело — это лишь слабое эхо силы. Но легче от понимания не стало.
Под Михой слабо барахтался мальчишка, благо, молчал, но упрямо пытался выбраться. А вот ребенок затих, прижавшись к Михиному боку. И тот слышал лишь ровное и на диво спокойное биение сердца.
Ненормально, когда в подобных ситуациях дети спокойны.
Точно не нормально.
Пламя схлынуло.
И на опаленную спину полилась холодная вода, добавляя боли. Миха поднялся, как сумел. Вытащил пацана за шкирку. Живой? Хорошо, что живой.
Для него.
Сидит, пытается откашляться и отплеваться. Мокрый. В жиже. Во мхах, клочья которого лежали на лбу. Страшный, но все одно живой.
— Т-ты… — просипел он, когда сумел заговорить, а случилось это не сразу. Миха не торопил.
Хреново человеку.
И Михе не лучше. Что поделаешь, такая вот поганая штука — жизнь. Детеныш, разжав руки, плюхнулся в грязь, правда ловко упал, на ноги.
И также ловко поспешно спрятался за Миху, вцепившись ручонками в штаны.
