Меня кольнула вина. Ведь на девушке были мои раны.
— И поздравь, — добавил Хамада, — мне определили активное число резерва. Тысяча четыреста из шести тысяч. А у тебя сколько?
— Сто, — не моргнув глазом, сообщил я, хотя внутри всё напряглось от того, как изменились в лице трое Жрецов, будто из человека я вдруг превратился в слизняка.
— А, ну… — Хамада прочистил горло и добавил: — Это поправимо.
— И Пение тебе точно поможет, — усмехнулся приятель Хамады (врезать бы шутнику по роже).
Тем временем сам Хамада наклонился к моему уху.
— Сегодня вечером надо будет сдать отчёты в Канцелярию. Распоряжение Бажена Орлова. Насчёт того, что мы делали в Котлованах.
Я помрачнел.
Не хотелось отчитываться перед Баженом, да ещё клясться потом в Канцелярии, что написал правду. В этом вопросе приходилось надеяться только на Галея. Раз он сам предложил письменный отчет, значит, есть лазейки, чтобы не рассказывать Бажену всё до мелочей, ведь тогда придётся поведать и про стюарда, и про карту, и про атлас. Да про всё.
Когда я наконец дошёл до нужного кабинета, то попал в зал со сценой.
На ней уже выстроились человек пятнадцать Жрецов, а внизу перед ними стоял жуткого вида рыжеволосый верзила, рожей больше похожий на уголовника. Ни чёрная туника преподавателя, ни шёлковый колпак на макушке не делали из него учителя, которому можно доверять.
Он дождался, когда все соберутся, затем молча поставил перед каждым учеником пюпитры с листками молитв, после чего… запел сам.
Самозабвенно, вдохновенно, прикрывая глаза от удовольствия. У него был глубокий баритон, и пел верзила отменно. У нас бы он точно стал звездой.
Исполнив короткую молитву, учитель наконец заговорил:
— Вот так и вы должны уметь, дорогие певцы. И этому мы будем учиться.
— Это Шаман Жозес, один из певцов столичного театра оперы, — прошептала Белова, которая снова оказалась рядом со мной. — Ты видел его бубен?
Это был самый дурацкий вопрос из всех дурацких вопросов сегодняшнего утра.
— Нет, не видел.
— Это же произведение искусства…
Ей пришлось умолкнуть, так как наш несуразный хор начал петь.
Сначала верзила распределил нас по голосам, а затем заставил исполнить молитву. Снова и снова мы запевали, пока в глотке не запершило. Я не припомню, чтобы вообще когда-либо занимался пением, да и слуха у меня не имелось.
Кажется, это касалось и Беловой.
Она завывала так старательно и фальшивила так жутко, что напоминала пожарную сирену. Уверен, эта шаманка могла бы убить любое войско и без магии. Просто исполнила бы им арию.
Когда мы вдоволь напелись, а точнее — навылись, то верзила Жозес дал каждому ученику короткую оценку его таланта:
— Плохо.
— Слабо.
— Ужасно.
— Терпимо, но порой ужасно.
— Скверно. Очень скверно.
— Отвратительно.
— Совершенно… хм… невыносимо.
Я тоже получил заслуженное «Ужасно», но вот странное дело, Шаман Жозес внезапно похвалил мою завывающую сиреной соседку.
— Вы прекрасно поёте, Варвара, — улыбнулся он. — Думаю, если заниматься усерднее и развивать талант, то ваш голос сможет влиять на человеческую память и даже волю. Не каждый Жрец способен на такое, даже достигнув ранга Оракул. Но таланты я вижу сразу. Хм… лучше сказать — слышу. У вас уникальный талант.
«Шаман Белова» чуть порозовела от смущения, ну а у меня будто в голове щёлкнуло.
Пение влияет на память человека?
Получается, именно с помощью пения Жрецы и стирают варварам память, а вместе с ней личность с волей. Скорее всего, то же самое они применяют и к Иномирцам. Правда, для этого ещё и особо противным голосом надо обладать, как у Варвары Беловой.
Напевшись в хоре до звона в ушах, я наконец отправился туда, куда мне не терпелось попасть, чтобы начать развивать своё активное число резерва.
На сдвоенный урок Витязей.
Проходил он не в Башне, а на улице — на площадке для Иллюзионов, около теплиц с друидскими травами. И когда я шёл на занятие, то увидел, что к теплицам направляется группа Целительниц.
Среди них была и Мидори.
Меня она не заметила, погрузившись в раздумья. Она была мрачной и на вид даже злой, чего я вообще не ожидал. Сбылась её мечта — она попала в Академию, но только радости Мидори не испытывала.
Я всё думал о том, что могло её так огорчить, но тут меня окликнули:
— Эй, ну как? Готов к пел-лвому ул-локу Витязей? — Лёва поравнялся со мной и зашагал рядом.
Впереди быстрым шагом семенила девчонка из нашей слабой группы. Зубрила Исидора Гран. Лёва с опаской посмотрел ей в спину, но сразу же отвёл взгляд. Кажется, он её побаивался.
На площадке для тренировок Витязей собрались все двенадцать человек.
Тут была и четвёрка отморозков во главе с Платоном Саблиным, и три любительницы держаться вместе и никуда не вмешиваться, и два шутника Тарас и Яков. Потом присоединились я, Лёва и Исидора.
И на этот раз Платон будто бы не имел ко мне претензий, как и его свита. Они на меня даже не посмотрели, продолжая о чём-то переговариваться.
Вскоре появился учитель, и это был совсем не Галей.
Вместо него явился атлет лет тридцати пяти, а за ним пришла… его секретарь. Совсем молоденькая девушка. Возможно, даже не маг. Вид у неё был измученный, как у загнанной лошади.
Атлет диктовал ей свои распоряжения на ходу, а она записывала, при этом пару раз чуть не споткнувшись на каменной дорожке.
— Не забудь, что завтра до обеда у меня встреча по поводу примерки костюмов для конкурса. И напиши моей бывшей жене, что я не намерен больше держать её собаку в своём доме. Затем напиши моей нынешней жене и скажи, что столик заказан на пять вечера в ресторане «Северный ветер». Потом предупреди Елену, чтобы не беспокоила меня, пока я буду с женой. И скажи Валентине, что я согласен выступить с Викторией, раз уж сама Валентина занята. Также я не одобрил ту торжественную речь для открытия нового музея, нужно переписать во втором абзаце, где говорится про императора. И портрет для выставки…
Он дошёл до площадки и смолк.
Секретарь чуть в него не врезалась, но вовремя успела остановиться.
— Простите, я не поняла насчёт портретов, господин Коровин… что с ними сделать? — пробормотала она.
Тот нахмурился, будто потеряв нить своей мысли.
— Идите, Лиза. Продолжим потом. И про портреты не забудьте.
— Но я не поняла…
— Идите!
Девушка закивала и поспешила удалиться, чтобы исполнить задания учителя. Он же оглядел нас, прищурившись, и без особого желания представился:
— Адриан Коровин, меня назначили преподавателем в вашу низко-слабую группу, и я любезно согласился, хоть, признаюсь, мне было крайне сложно выкроить для этого время. Я буду совмещать преподавание и свою актёрскую деятельность в театре.
— А учитель Галей? — спросил я.
Коровин повернул голову в мою сторону, резко так, по-птичьи, и уставился на меня.
— А Фуми Галей назначен Советом Академии в другие группы. Он будет преподавать у средне-сильной и высоко-сильной групп Витязей.
Я еле сдержался, чтобы не поморщиться.
Совет только что лишил меня нормального учителя, и чтобы к нему попасть, мне придётся вырваться из слабой группы и перейти в сильную. Только как это сделать, когда учителем стал непонятный актёр, которому вообще на успехи нашей группы по барабану?
Коровин упёр руки в бока, встав так, будто уже играл на сцене.
— Я вам сразу скажу, ученики: многие из вас будут отчислены после экзаменов. Это естественный отбор. Смиритесь.
И тут руку вытянула Исидора.
— Простите, господин Коровин, а могу я спросить насчёт турнира, который проводится ежегодно для Витязей всех четырёх курсов? Я знаю, что по правилам та группа, которая займёт одно из трёх призовых мест на турнире, точно может рассчитывать на положительную оценку на экзамене.
Я чуть не поперхнулся, как и сам Коровин.
Наша группа, состоящая не пойми из кого, точно на такое может не рассчитывать. Платон и его свита рассмеялись, как и Тарас с Яковом, как и три девушки-подружки.
