Ну, возмущение Мавши можно было понять — она думала, что откупилась этим топором. Вот только такие вещи надо закреплять словами, а богиня пока этого не могла, потому что сожгла свой предел.
Кикимора ревела в ярости, клацая пастью перед моим лицом, ударяла когтями по воде и осыпала меня брызгами и слюной. Не спорю, это было страшно, но вскоре она выдохлась.
Похлопать обозлённое чудище по пасти я не рискнул, лишь ещё раз вежливо кивнул:
— Рад был познакомиться, Мавша. Надеюсь, в следующий раз встретимся в мирной обстановке, — и, повернувшись, я скрылся в траве.
* * *
Пока я искал спутников, не оставлял экспериментов с топорищем.
— Вылезай! — я потряс дубиной, — Слушай меня!
С большой неохотой щенок всё же показался, и прильнул мне к груди, в самую тень. Солнце, катящееся к закату, смотрело мне в спину, и мелкий цербер прятался от него. Совсем ещё слабый.
Пытаясь сгрести его, я почти ничего не чуял, пальцы проходили сквозь кромешное пятно, как сквозь воздух. Ну, так он и есть воздух, если вдуматься.
Цербер раскрыл пасть, обнажая мелкие зубы, и мягко прикусил мне большой палец. Вот теперь чувствую, хоть и слабо. Потом цербер уставился на меня горящими глазками.
Я приблизил его к лицу. От него так явно пахло Тьмой, и это трогало в душе ностальгические нотки.
— Ты — мой! — сказал я, — Тебе ясно?
Он ведь сказал целое слово. Почему молчит?
Как я вызвал его тогда? Вроде подумал, что сейчас покажу Мавше своего пса, и он вылетел. А если подумать обратно?
— Исчезни, — задумчиво сказал я, — Брысь!
И щенок испарился. Я развернул ладонь и прищурился. Пятнышко снова появилось… Метка оказалась не меткой Бездны, а следом от пепла цербера, которого стряхнул вниз Отец-Небо в том сне. Получается, исчадие Тьмы восстановилось, как феникс.
— А теперь… — я поднял руку, — Ко мне!
Щенок снова появился. И я чуть не чихнул — от цербера так несло Тьмой, той самой, бесконечно и вечной. Мне показалось, будто я снова перенёсся обратно в своё тело, где этот запах был всегда.
Цербер и вправду только что был во Тьме. В той самой… Однако тень цербера подрагивала, и я увидел, как за ней остаются следы, будто кусочки тьмы отрывались, сразу испаряясь.
— Ты ранен?
Щенок только заскулил в ответ. Я сцепил зубы от злости. Вот же я глупец, вестник тупости! Кому-то Тьма и может показаться необитаемой, но любой Тёмный Жрец знает, что это не так.
Да, церберы — это самые сильные, известные мне обитатели Тьмы. Но в некоторых трактатах описывалось, что ещё глубже в ней скрываются и более страшные существа. Страшные и могучие настолько, что даже Бездна опасается их.
Тем более, не просто так этих псов звали церберами. Они — стражи. Я давно подозревал, что церберы просто не пускают Тёмных Жрецов во Тьму глубже, чем им полагается.
Ведь вся жизнь Тёмного Жреца — это погружение. И чем глубже он погрузится во Тьму, чем более сокровенные её тайны он разгадает, тем сильнее он станет. Смердящий свет, мне бы ещё чуть-чуть времени и, быть может, я бы превзошёл Первого.
Я поднял топорище:
— Ладно, дуй в свой дом.
Цербер тут же весело тявкнул:
— Дом-дом-дом! — и исчез в деревянной дубине.
А я крепко задумался, вспомнив о Тьме. Самому мне эта магия не доступна, ведь её режет огонь бросской крови.
Но, чем сильнее я призываю Тьму, тем мощнее огненный ответ, и это совершенно пассивное свойство. Я почти не чувствую внутри собственного магического источника, который можно тренировать.
Вот если бы достать силу Второго Жреца. Я ведь запаковал её и скрыл во Тьме, там, куда может добраться только цербер. С одним только нюансом… Добраться может взрослый и матёрый цербер.
Подняв топорище, я потряс им. Щенок тявкнул, вызвав у меня улыбку.
* * *
— Громада! — крик барда, на которого я вдруг наткнулся, чуть не оглушил, — Ты живой!
— Малуш, глазам не верю, — Креона появилась за спиной Виола через несколько секунд.
Бард крепко сжимал в руках лютню, на его спине угадывался тот злосчастный мешок с бумагами. Колдунья, прихрамывая, опиралась на свой посох.
— А я тебе говорил, северные твои ляжки, что эта чайка нам путь показывала! — Виол протянул мне мой мешок, в котором звякнул кошель с монетами, и с победной улыбкой повернулся к чародейке.
Ответом барду был презрительный взгляд голубых глаз. Затем оба уставились на меня, явно не зная, чего ожидать.
— Так ты… — начал было бард, — Этот самый?
Я поджал губы, потом покачал головой:
— Можешь считать это шуткой, бард.
Тот с облегчением смахнул невидимый пот с лица.
— Так, вы, двое, — я показал на каждого топорищем, — Целые?
— Ну, как сказать… А, Моркатова стужь! — колдунья прикоснулась к голове, где на волосах ещё виднелась засохшая кровь, — Ещё не зажило, как снова прилетело в то же место.
Я коротко кивнул, потом притянул барда ближе и показал рукоять топора:
— Язык знаешь?
Тот сначала возмущённо дёрнулся, потом вытаращился на руны и покачал головой.
— Видит Маюн, это ваши, северные письмена. Где ты это взял?
— Мавша дала. Ещё вопросы?
Виол замотал головой, округлив глаза.
— Так про Хмарока — это шутка или не шутка, громада?
Я недовольно буркнул:
— Если меня будет спрашивать какая-нибудь богиня, тогда это шутка, ясно? Особенно твоя любимая Сияна, кто бы она не была.
— Богиня солнца и тепла, — улыбнулся Виол, — Что её бояться?
— Главное, чтоб Морката не спросила, — прошептала Креона, оглянувшись на север, будто боялась.
— Почему?
— Хморок — муж её.
— Да вашу ж расщелину! — я едва не сплюнул, — Сколько у вас всего богов? Они все существуют⁈
В этот раз эти оба не удивились, а испуганно посмотрели наверх.
— Маюна тебе в почки, громада, — прошептал бард, — Ты бы потише, а то накличешь беду.
— Богов много, — наконец, ответила Креона, — Сильных мало.
— Яриус, Сияна, Мавша, Маюн, Стрибор… — начал перечислять бард, — Ещё и на севере есть.
— Нам двоих хватает, — сказала Креона, — Морката да Хморок.
Разговор мне нравился всё меньше, а желание двигаться на юг росло всё больше. Случайно назвавшись Хмороком, мне казалось, что лучше встретиться ещё раз с Мавшей, чем с таинственной Моркатой.
Я показал Креоне рукоять топора:
— Посмотри.
Та протиснулась вперёд. Прищурилась, коснувшись дерева.
— Хморок… — она задумалась, словно прислушивалась к внутренним ощущениям, — Сложно, половина стёрты, и я плохо знаю этот ваш диалект.
— Наш?
— Ну, это ваше племя бросское, которое не вылезает из гор. Никто… ну, то есть я даже и не знаю, как их называют. Железняки-то самые обжившиеся, ну ещё хранители есть. А вот о третьем бросском народе даже легенд почти не осталось.
— Хладочара, это нужно у самих броссов спрашивать, так ведь?
— Хранители? — переспросил я.
— В Бросских Горах есть храм Хморока. Хранители живут рядом.
— Попытайся, — поднажал я, снова показав рукоять.
Она нахмурилась:
— Я… жду… но… но…
— Ночи?
Колдунья потёрла подбородок:
— Здесь есть слово ночь, но и ещё что-то? Вот словно бы и день ещё, а потом… Новая ночь, может быть?
— Жду новой ночи? — переспросил я, задумавшись.
Я уже было обрадовался, что здесь слова звучат, как в Завете Ушедших во Тьму. «Я жду ночи, потому что помню — Тьму боятся только в ночи», — стих в первую очередь о том, что Тёмный Жрец всегда должен ждать нужного момента.
«Новая ночь» немного меняла смысл. Надо будет подробнее об этом разузнать.
По рукояти пролетела тень, на миг щенячья пасть показалась на самом навершии, и цербер взволнованно тявкнул:
— Там-там-там! — и опять спрятался в топорище.
При этом дубина мягко нажала на руку, пытаясь её повернуть. Я подчинился давлению, и через несколько секунд оно исчезло, когда топорище указывало на юг.
Чёртов юг…
Колдунья даже не обратила внимания, ничего не заметив, а вот бард вздрогнул, настороженно закрутив головой. Он явно что-то расслышал, но не мог понять.
— Плохи наши дела, — проворчал бард, когда совсем рядом зашелестела трава.
Я перехватил рукоять покрепче. Шум нарастал, и буквально через несколько секунд со всех сторон выросли тени всадников. Десятки воинов в блестящих кольчугах окружили нас, и ещё столько же силуэтов маячило позади —
