– Рингер…
– Я не закончила.
– Я знаю, что делать.
– Помни о Дамбо. Помни о цене, которую пришлось заплатить за твое решение. О том, что приходится пустить на самотек, Зомби…
Он заключает мое лицо в ладони и целует.
– Только одна улыбка, – шепчет Зомби. – Одна улыбка, и я тебя отпущу.
Мое лицо у него в ладонях, мои руки у него на бедрах. Его лоб касается моего, над нами кружатся звезды, а под нами – Земля, и время ускользает, ускользает.
– Она будет ненастоящей, – говорю я.
– Сейчас мне все равно.
Я отталкиваю его от себя. Аккуратно.
– А мне еще нет.
Бомбы погружены на борт. Пора грузить Боба.
– Думаешь, я не готов умереть? – спрашивает он, пока я веду его к месту пилота.
– Я не думаю, я знаю.
Пристегиваю его к креслу. Через открытый люк вижу Салливан и Зомби. Она отчаянно старается держать себя в руках. Кэсси Салливан сентиментальна, инфантильна и невероятно зациклена на себе, но даже она понимает, что обратной дороги нет.
– Нет никакого плана, – шепчет Салливан Зомби; она не хочет, чтобы я слышала, да я и сама не хочу. Дар Воша – это еще и проклятие. – Ничто не предопределено.
– И не должно было быть, – говорит Зомби.
Нет никакого плана. Ничто не предопределено. И не должно было быть. Звучит, как катехизис или утверждение веры – или неверия.
Салливан встает на цыпочки и целует Зомби в щеку.
– Ты знаешь, что я сейчас скажу.
Зомби улыбается.
– С ним все будет хорошо, Кэсси. – Он крепко сжимает ее руку. – Ценой моей жизни.
– Нет, Пэриш, – жестко и быстро отвечает Салливан, – ценой смерти.
Она замечает меня и убирает руку.
Я киваю – пора, и поворачиваюсь к нашему одноглазому пилоту:
– Запускай птичку, Боб.
Земля удаляется. Зомби уменьшается и превращается в черную точку на сером фоне. Дорога, как секундная стрелка на циферблате земли, плывет вправо, отмечая время, которое ушло и уже никогда не вернется. Поворачиваем на север и начинаем набирать высоту. Ярче вспыхивают звезды, на сверкающем фоне галактики – зеленый фосфоресцирующий корабль-носитель. Его брюхо набито бомбами, которые сотрут с лица земли последние следы цивилизации. Сколько городов на земле? Пять тысяч? Десять? Я не знаю, а вот они знают. И меньше чем через три часа в абсолютной тишине вакуума плавно откроются двери грузового отсека и тысячи управляемых снарядов с боеголовками не больше буханки хлеба устремятся к своим целям. Один-единственный круг по орбите. Все, что мы создали за десять тысяч лет, будет уничтожено за день.
Города исчезнут. Дожди напоят выжженную, бесплодную землю. Реки вернутся в свои естественные русла. Леса, луга, болота, пастбища вернут себе все, что было вырублено, выкошено, выровнено и залито тоннами асфальта и бетона. Стремительно вырастет поголовье животного мира. С севера вернутся волки, равнины снова заполнят стада бизонов. Рай на земле, будто нас никогда и не было. И что-то древнее во мне, что-то спрятанное глубоко в генетической памяти радуется такому исходу.
«Спаситель. Значит, вот кто я такой?» – спрашивает меня Вош.
Салливан сидит напротив и внимательно наблюдает за мною. Она кажется крошечной в этой униформе с чужого плеча, как ребенок в карнавальном костюме. Странно, что в конце мы оказались вместе. Она меня сразу невзлюбила, а я просто сочла, что нет в ней ничего особенного. Я знала много таких девчонок. Застенчивая, но высокомерная; робкая, но порывистая; наивная, но серьезная; обидчивая, но дерзкая. Чувства для нее важнее реальности, особенно если реальность заключается в том, что ее миссия не имеет смысла.
Моя – безнадежна. Но обе по факту – самоубийство. И обе надо выполнить.
В наушниках трещит голос Боба:
– У нас гости.
– Сколько?
– Мм. Шесть.
– Я иду.
Отстегиваюсь. Салливан тоже встает. По пути к кабине хлопаю ее по плечу: все нормально, мы к этому готовы.
Занимаю место второго пилота. Боб показывает на свой монитор. Вертолеты приближаются.
– Какой приказ, босс? – почти без подначки спрашивает он. – Контакт или уклоняемся? Или хочешь, чтобы я посадил птичку?
– Держим курс. Они выйдут на связь…
– Подожди-ка. Они на связи. – Боб слушает. Теперь я их вижу, прямо по курсу, летят боевым строем. – Ладно, – говорит Боб и поворачивается ко мне. – Угадай с трех раз. Первые два не считаются.
– Приказывают идти на посадку.
– Теперь моя очередь. Твой приказ – набрать высоту. Угадал?
– Не отвечай. Держим курс.
– Ты же понимаешь, что они откроют огонь?
– Просто скажи, когда они окажутся в пределах попадания.
– А, так вот в чем план. Это мы откроем огонь. И собьем все шесть птичек.
– Моя ошибка, Боб. Я хотела сказать: когда мы окажемся в пределах попадания. Какая у нас скорость?
– Сто сорок узлов. А что?
– Удвой.
– Не могу. Максимальная – сто девяносто.
– Значит, доведи до максимума. Курс без изменений.
«А вот и мы. Прямо к вам в глотку».
Мы делаем рывок. Дрожь рябью пробегает по обшивке вертолета, в трюме воет ветер. Спустя две минуты Боб даже не усиленным глазом видит прямо по курсу ведущий вертолет.
– Снова приказывают идти на посадку, – орет он. – В пределах попадания через тридцать секунд!
Между нами появляется голова Салливан.
– Что происходит? – Она видит, что́ к нам приближается, и у нее отвисает челюсть.
– Двадцать! – кричит Боб.
– Что – двадцать? – не понимает она.
Они сбавят скорость. Я уверена. Сбавят скорость или разобьют строй, чтобы дать нам пройти. И сбивать нас не будут. Потому что это рискованно.
«Риск – главное», – сказал мне Вош.
Сейчас он уже знает, что ударная команда уничтожена, и знает о посланном за ними вертолете. Констанс не могла этого сделать, а Уокер в плену. Остается только один человек, который сумел бы с этим справиться: его творение.
– Десять секунд!
Я закрываю глаза. Хаб, мой верный товарищ, отключает меня от внешнего мира, и я оказываюсь в пространстве, лишенном звука и света.
«Я иду за тобой, сукин ты сын. Ты хотел создать бесчеловечного человека, и ты его получишь».
Его бросили в пустую и очень холодную комнату и сняли мешок с головы. Свет был таким ослепительным, что он инстинктивно прикрылся ладонью.
Один охранник приказал раздеться и сдать всю одежду. Эван разделся до трусов. «Нет, и это тоже». Эван снял трусы и ногой подбросил их к двери. Там стояли два молодца в камуфляже. Тот, что был помоложе, хихикнул.
Охранники вышли из комнаты. Дверь с лязгом закрылась. Холод, тишина и свет – все было на пике. Эван заметил посреди кафельного пола решетку слива. Он поднял голову, и, словно по сигналу, из форсунок в потолке вырвались струи воды.
Эван отскочил к стене и закрыл голову руками. Холод проникал сквозь кожу в мышцы и пронизывал до мозга костей. Эван опустился на пол, положил голову на колени и обхватил себя руками.
В маленькой комнате прогремел бестелесный голос:
– Встать.
Эван не подчинился.
И ледяная вода в секунду стала обжигающе-горячей. Эван вскочил на ноги, и от шока и боли разинул рот в беззвучном крике. Яркий свет пробивался сквозь пар, по кафельным стенам запрыгали, завертелись бесчисленные радуги. Вода вновь стала ледяной, а потом ее резко выключили.
Эван, задыхаясь, прислонился к стене.
– Не касаться стены, – прогремел тот же голос. – Встань по стойке смирно.
Эван отошел от стены. Никогда, даже в самый лютый мороз на ферме, когда ветер свистел над полями, а ветви деревьев ломались под весом льда, ему не было так холодно. Холод в этой комнате был живой тварью, которая стиснула тело Эвана в пасти и медленно крошила его кости. Инстинкт приказывал двигаться: физическая нагрузка повышает давление, подстегивает пульс и разогревает конечности.
– Не двигаться.
Он не мог сосредоточиться. Мысли вертелись в голове, как выпущенные из форсунок бесчисленные радуги. Он решил, что с закрытыми глазами будет легче.
– Глаза не закрывать.
Холод. Эван представил, как его голое тело покрывается коркой льда, а в волосах появляются белые кристаллы. Его ждет смерть от переохлаждения. Просто остановится сердце. Эван сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль поможет сосредоточиться. Боль всегда помогает сосредоточиться.
– Разожми кулаки. Открой глаза. Не шевелись.
Эван подчинился. Если он будет делать все, как ему говорят, если будет подчиняться каким угодно командам, у них не будет повода использовать оружие, против которого ему не выстоять.
С ним могут делать все что заблагорассудится. Если его страдания продлят ее жизнь хоть на секунду, он готов вынести любые пытки.
Ради нее он хотел пожертвовать целой цивилизацией. Его собственная жизнь была бесконечно мала и ничтожна, она ничего не стоила. Эван всегда знал, чего будет стоить ее спасение. Знал с того самого дня, когда нашел ее полумертвой в снегу. Он понимал, во что обойдется его любовь. Дверь камеры закрывается, смертный приговор вынесен.
