— Ты меня стесняешься? — Варвара Сергеевна улыбнулась. — Не стоит…
Тот факт, что Иван был обнаженным, похоже, саму Елистратову никак не смущал.
Ее руки ласково заскользили по коже, Иван стиснул зубы от дикого желания, вздыбившийся член прорвался сквозь ладони и гордо уставился вверх.
Из кустов вывернулась Машка, увидев Елистратову с Ваней, скорчила уничижительную гримассу, резко обернулась и убежала.
Варвара Сергеевна тоже заметила Курицыну, но даже не пошевелилась, только на ее губах мелькнула уверенная, торжествующая улыбка.
Сам же Иван, не знал куда деться. В прошлом, он никогда не терялся с женщинами, в списке его побед числилась даже одна голливудская звездочка, не считая бесчисленного количества отечественных звездулек и всяческих моделек. Но Варвара Сергеевна вызывала у него чуть ли не священный трепет. А если честно, он ее даже немного побаивался.
— Воспаление почти прошло, — тихо сказала женщина. — Завтра я сниму последние швы… — она провела рукой по предплечью Ивана, убрала в сторону его ладонь и, с нарочитым удивлением шепнула: — Ой, а что это такое, красноармеец Куприн? У вас что, опять встал член на старшего по званию? Какое безобразие…
Иван чуть сквозь землю не провалился.
— Клинический случай, надо с этим немедленно что-то делать… — Варвара Сергеевна озабоченно покачала головой, смущенно улыбнулась, сжала рукой член Вани…
И ушла.
Легкой стремительной походкой, дразняще покачивая бедрами.
— Твою мать!.. — прошипел Иван, скрипя зубами от бешенства. Женщины прошлого ему представлялись совершенно другими, более целомудренными, что ли. Но от Елистратовой целомудренностью даже не пахло. Да и Машка с Динарой, купались голяком, совершенно не стесняясь.
— Твоя обесяла не лугатися! — позади раздался сердитый голос Петрухи. — Обесяла?
— Сука… — Иван с перепуга чуть не свалился с камня. — Обесяла, обесяла. Где тебя носило?
— Ласведка ходил, — спокойно ответил якут, присаживаясь на корточки и доставая из-за пазухи свою трубочку.
— Ну и что выходил? — Иван натянул на себя мокрые подштанники и вернулся на камень. — Рассказывай…
— Холосая баба! Осень холосая, класивая… — мечтательно прошептал Петруха, пристально уставившись через прореху в кустах на голую Хусаинову, плескающуюся в воде.
Тощая, худосочная и голенастая, Динара, с сиськами, похожими на прыщики, у Ивана особого восхищения не вызывала, но он своего мнения высказывать не стал и поощрительно ткнул якута в плечо.
— Так в чем проблемы? Подойди и скажи. Может что и обломится. Главное — не стрематься. Ищите и обрящется.
— Моя не понимает, сто ты болтаесь… — хмыкнул Петруха. — Много непонятная слова…
— Тьфу ты… короче, не стесняйся. Вперед!
— Потом. — отрезал якут, сосредоточенно пыхтя трубочкой.
— Потом так потом, говори, что выходил.
— За нами идут, — коротко бросил Петруха. — Многа идут немса. Калта давай.
Иван быстро расстелил карту.
Якут долго смотрел на нее, потом покачал головой и досадливо поморщился.
— Непонятно, однако.
— Мы примерно вот здесь, — Ваня ткнул пальцем в карту. — Видишь, болото Михайловский Мох? А это — болото Грядовский мох. Вот где-то между Михайловским Мхом и Грядовским мхом. Скорее всего на этом выступе. Или здесь. Короче, но точно в этом районе.
Якут вздохнул, собрал несколько веточек и начал раскладывать их на траве.
— Отсюда идут и отсюда идут. Много, сто, двести, мосет больсе, но не немса и не наса, сюдно говолят, не по немески и не по лусски, но командила у них немса, они — выдавливают нас сюда, а сдесь настоясий немса, сдесь тосе немса… а сдесь, сельезные, умеют леса ходить. Плохо, но луссе сем остальная немса. Наса пловодник с ними есть, быстло идут, савтла весер будут сдеся.
— И что? — Ваня озадаченно почесал в затылке.
— Не уйдем, — спокойно ответил якут. — Я сам — уйду, с тобой — тосе уйду, с бабой не уйдем.
— И что ты предлагаешь? — зло буркнул Иван. Женщин он бросать не собирался в любом случае, один для него уже успели стать жизненным фетишем, знаменем, утрата которого, означала полную потерю лица, потерю смысла дальше жить.
— Ты сам говоли, — спокойно предложил Петруха. — Твоя командила — ты и говолить.
Ваня взял карту, положил ее рядом со схемой из палочек, покрутил, а потом предположил:
— Попробуем просочится на стыке? Вот здесь, или здесь. Нам на юг, к Новым Вишерам. По-другому не получится никак.
Якут молча покачал головой.
— Ну а как? — вспылил Иван. — Не идти же навстречу этим, которые, умеют леса ходить, как ты говоришь. Кто они такие? Диверсанты, разведчики?
— Сельезные, — якут уважительно поджал губы. — Луссе сем остальная немса. Но их мало. Тли десятка, мосет сетыле или пять.
— И что?
— Я восьму на сибя их, — спокойно и серьезно заметил якут. — Уведу столона. Ты баба выводить. Потом плямой путь куда надо. Немса уже мало-мало.
— Да иди ты нахрен! — взорвался Ваня. — Хватит уже. На себя он возьмет. Второй раз может уже не получится.
— Не ругаисся!
— Да пошел ты…
— Сам посол…
Последующий спор ни к чему не привел. Ваня серьезно поругался с Петрухой, но так ни о чем с ним не договорился.
Якуту словно вожжа под хвост попала, да и сам Иван никогда не отличался покладистостью. Но немного поразмыслив, Ваня решил немного сгладить конфликт, ругаться с единственным человеком, который мог спасти группу, показалось ему совершенно идиотской затеей.
— Пойми, Петруха, без тебя мы сгинем. Не потяну я сам, не выведу женщин. Зачем тогда спасали?
— Ты быстло бегаис, — ехидно бросил якут.
Иван хотел в ответ в очередной раз послать его куда подальше, но сдержался:
— Я хорошо, да, ты прав, но они — плохо. А бросать их я не буду. Сам понимаешь, что получится. Впрочем, поступай как знаешь. Заставлять я тебя не буду. Приказать тоже не могу.
Якут помолчал, а потом тихо сказал:
— Я сколо умилай…
— Что случилось? — Иван ошарашенно уставился на него. — Заболел?
Петруха опять помедлил и признался.
— Деда скасал.
— Чего? Какой деда? Местный дед? Где ты его встретил?
— Моя деда говолил! — якут зло зыркнул на Ваню. — Не понимаис?
— Понятно… — Ваня начал подумывать, что Петруха свихнулся или обожрался мухоморов, которые тайком собирал.
— Во сне с ним говолить, я спать, он плиходить, — буднично пояснил якут, словно разговаривать с умершими родственниками было для него совершенно обычным делом. — Деда осень умный был, когда есе сивой был, умел говолить с пледками и духами, саман его осень не любить, потому сто людь не к нему, а к деду ходить, совет спласивать.
— Тогда все понятно, — на всякий случай поддакнул Ваня. — А раньше, раньше ты с ним уже лазговаливал… тьфу ты, то есть, разговаривал?
Петруха кивнул.
— Один лас. Совет спласивал. Сениться хотел, сплашивал на ком. Было две девка, котолый хотел, какой сам не снал.
— И что он сказал?
Петруха обиженно нахмурился, помолчал и нехотя выдавил из себя:
— Скасал — я дулак, сказал на тыхы эхэ сенис. Баба медведь сенис. На… мед… медведиса по лусски…
— Ну… — Ваня не нашелся что ответить.
— Вледный дед был, — посетовал Петруха. — Вледный остался, когда умел. Еще больсе стал вледный и слой. Но плавда скасал, тот девка совсем дулной стал, сениться не хотел, комсомолка посел, класный косынка баска надел, много говолить стал. Совсем дулной.
— А сейчас что ты спрашивал? И что он ответил?
— Спласивал — как дальсе быть. Он скасал… опять скасал — я дулак. Есе скасал помилать будес сколо, потому что дулак. Вот я и хотел умный дела делать, стобы не дулак…
«Пошли в жопу твоего деда!» — посоветовал Ваня Петрухе, но только мысленно.
— Ты, навелное, плав, Ванюска, — вдруг кивнул якут. — Надо думать свой голова, не деда. Засем сталый дулак слусать? А помилай… помилай успею всегда. Давай делать так… севодня посно усе, савтла лано выходим, будем плобовать выходить сдеся… — он показал веточкой на карту. — Севодня много кусать и спать, стобы сильный быть…
