Государь улыбнулся.
– Вкус власти нуждается в том, чтобы его вдумчиво распробовали. Тогда и любовь к нему придет. Всего доброго, ваша неусыпность. До свидания, брат Хельгин. Передайте сестре, что я всегда рад видеть такую красавицу во Дворце.
Хельга низко поклонилась и кинулась следом за Шани, который вышел на лестницу и стал спускаться вниз, раздумчиво хлопая ладонью по перилам. Во дворце уши есть не только у стен, но и у каждой дощечки паркета: наверняка уже пошли разговоры о том, как ловко новый декан втерся в доверие к государю. И эти слова про незаконнорожденного сына… Шутки шутками, но всему есть предел.
– Наставник, а это правда? – негромко спросила Хельга.
Шани покосился в ее сторону: было видно, что девушку просто распирает от любопытства.
– Что именно? – негромко процедил он, проходя мимо поста охранцев, у которых тоже ушки были на макушке. Вроде бы пялятся в никуда, в одну точку, а на самом деле все прекрасно и видят, и слышат, и донесут куда следует. Было бы что доносить, а желающих это сделать во все времена хватало.
– То, что вы принц, – прошептала Хельга.
Шани презрительно фыркнул.
– Будь ты в самом деле парнем, получил бы сейчас как следует. Нечего повторять глупости.
– А как же государь сказал, что вашу матушку… – ошарашенно начала было Хельга, но в эту минуту их окликнули. Оглянувшись, Шани увидел принцессу Гвель в черном траурном платье и отдал ей низкий поклон. Гвель медленно спустилась по ступеням и встала рядом.
– Вы лишаете меня мужа, – сказала она без всякого выражения. Бледное милое личико тоже оставалось безмятежным, и никак это спокойствие не вязалось с трагичностью момента. Мужа посылают за мифической реликвией, которой никто и никогда в глаза не видывал, в страну дикарей, обрекают на болезни, мучения и голод – можно было и плакать, и выть, и волосы на себе рвать, и валяться по полу в падучей. Масса столичных дам и простолюдинок, кстати говоря, так сейчас и делает. А эта спокойна. Просто непробиваемо спокойна. Возможно, те, кто говорят, будто у принцессы не все в порядке с головой, не так уж и ошибаются. Или же ей настолько безразличен законный супруг, и она хотела бы отправить его еще подальше?
– Не для себя, но для Заступника, – сказал Шани классическую фразу аальхарнской инквизиции.
Гвель поджала губы.
– Что же сами не едете? Возглавили бы поход, раз настолько обеспокоены судьбой Заступникова Круга.
Хельга ахнула. Такое предположение явно не пришлось ей по душе. Гвель покосилась в сторону академитки, и ее взгляд ожил, словно девушка ей о чем-то напомнила.
– Сердце зовет меня туда, – сказал Шани, – но долг требует, чтобы я оставался здесь. В столице неспокойно, и если я уеду, то кто тогда позаботится и о государе, и о вас?
– И о делах веры тоже, – буркнула Хельга. В присутствии принцессы она явно чувствовала дискомфорт, раз осмелела настолько, чтобы подать голос.
Гвель подошла к ней почти вплотную и долгим испытующим взглядом посмотрела ей в глаза.
– Юноша, – сказала она. – Вы любите кого-нибудь?
Хельга окончательно смутилась и насупилась.
– Да, – проронила она едва слышно. – Да, люблю.
Пухлые губы принцессы дрогнули, но улыбка умерла, так и не родившись.
– Я тоже люблю, – сказала Гвель, и смысл фразы никак не вязался с ее умиротворенным гладким лицом. Вряд ли так говорят о любви, подумал Шани, глядя на нее с печальным сочувствием. Впрочем, кто знает точно, как о ней надо говорить. – Поэтому не смейте меня осуждать. А вы, – Гвель повернулась к Шани и, протянув руку, дотронулась до одного из алых шнуров его мантии, – молитесь, чтобы принц вернулся живым и здоровым. И не смотрите на меня так.
– Я всегда прошу Заступника сохранить наши жизни и души, – серьезно сказал Шани, но Гвель, судя по всему, пропустила его слова мимо ушей. Сделав реверанс, она стала подниматься по лестнице: судя по крикам с улицы, Луш уже закончил вдохновляющую речь.
Хельга смотрела ей вслед, и выражения ее лица Шани не понял.
Улица была запружена народом. Кто-то радостно рассказывал, сколько голов срубит неверным, кто-то осушал явно не первую бутыль за удачу похода, а кто-то прямым текстом обещал пересчитать супруге все ребра, если она позволит себе лишнее в отсутствие мужа. В лужах неподалеку уже отдыхали особо рьяные борцы за веру, не устоявшие в сражении с зеленым змием. Пока Шани протиснулся сквозь шумную и хмельную толпу к инквизиторской карете, у него три раза попросили благословения и пять раз предложили выпить с истинно верующими. От угощения он вежливо отказался, благословил всех желающих и уже собрался было уезжать, как его не слишком доброжелательно окликнули:
– Ваша неусыпность, можно вас на два слова?
Хельга ойкнула у него за спиной. Шани обернулся и увидел ее величество Анни. Без охраны, одетая, как и невестка, в траур и спрятавшая седые кудри под черное кружево накидки, она приблизилась к Шани, словно хищная птица.
– Я всегда к вашим услугам, ваше величество, – поклонился Шани. Кажется, вся королевская семья решила без обиняков высказать ему свое неудовольствие. Похоже, он был не так уж неправ, когда советовал Симушу занимать очередь за всеми желающими проучить и расквитаться.
Впрочем, это неудивительно. Видит Бог, ситуация с внезапно найденным наследником стоит того, чтобы устроить мужу невиданную истерику. А государыня хорошо держится.
– Невольно я услышала ваш давешний разговор с моим мужем и сыном, – с достоинством произнесла Анни, – и хотела бы узнать, правда ли то, что сказал Миклуш.
Сейчас она выглядела очень старой и очень несчастной. Будущее выходило для нее слишком неопределенным. Шани взял государыню за руку и слегка сжал сухие холодные пальцы.
– Не знаю, ваше величество, – сказал он искренне. – Я не помню ни своего дома, ни своих родителей. Как бы то ни было, вам не о чем беспокоиться. Я всегда останусь верным и преданным другом и вашему сыну, и вам. Мне не нужна эта корона.
Анни поджала губы, словно не поверила ни единому его слову.
– Хорошо, молодой человек, – сдержанно проронила она. – Пожалуй, в этот раз вы смогли меня убедить.
И пошла прочь – прямая, черная, похожая на огромную птицу.
Глава 7
Две равноуважаемых семьи
– Это никуда не годится, – сказал Шани и положил перед драматургом исчерканную красным рукопись. – Никуда.
Драматург насупился и гордо вскинул голову. Весь его вид говорил о том, что великий Дрегиль, самый лучший столичный трагик, любит вольнодумно порассуждать о свободе личности, не совсем понимая, что не всякий, кто кричит про свободу, – личность, да и сама по себе свобода положена далеко не всем. В новой пьесе об охоте на ведьм он довольно резко прошелся и по колдовству, и по ересям и еретикам, и едва на персону государя не посягнул. Шани хотел было добавить, что прежний декан за такие писюльки живо бы погнал бумагомарателя пинками на костер, да еще бы и чад с домочадцами прихватил, чтоб ересь не распространялась, но промолчал. Люди искусства – они же как дети, неразумны и обидчивы. С ними надо быть мягким, добрым и понимающим – разумеется, насколько это возможно для дубиноголового душителя свободы, каким Шани представляла вся столичная вольнодумная интеллигенция.
