— Как вы понимаете, все это очень подозрительно — особенно в нынешние времена, — веско заявил он. — Но мы вовсе не требуем прекращения ваших… гм… занятий. Ведь это — единственное, чем вы зарабатываете на жизнь, не правда ли?
— Это верно. — Жаклин нашла в себе силы кивнуть.
— Под указы о спекуляции вы тоже не подпадаете, — успокоил ее посетитель. — Так что я рекомендовал бы вам продолжать занятия вашим ремеслом. Если вам нужно разрешение комитета — негласное, разумеется, — оно будет вам дано, гражданка.
Жаклин еще не поняла, к чему он говорит все это.
Вообще-то, разрешений у нее никто и никогда не требовал — по крайней мере, до сегодняшнего дня.
— Но есть одно небольшое обстоятельство, — по губам представителя комитета пробежала хитрая улыбка. — Вы должны будете сообщать нам то, что придется услышать. Как мы понимаем, к вам заходят и те, кого мы именуем врагами народа — не только добродетельные граждане, которые клюют на ваш обман…
Она сделала протестующий жест рукой, — впрочем, совершенно незамеченный посетителем.
— Так вот, вам следовало бы сообщать о том, что вы услышите помимо просьб вернуть мужа или навести порчу на соседку. Такие вещи, как вы, гражданка, должны понимать, нас совершенно не касаются.
Но людям свойственно говорить и иные вещи. Надеюсь, мне не придется долго объяснять, что я имею в виду?
Жаклин прекрасно понимала, о чем говорит посетитель, но решила, что будет до последней возможности притворяться безмозглой дурочкой, которая совершенно не может понять, о чем идет речь.
— И что же вас интересует? — с улыбкой спросила она.
Лицо худощавого служителя республики заметно помрачнело.
— Вы прекрасно знаете это! — укоризненно сказал он. — Но я могу и напомнить. Насколько нам стало известно, летом первого года республики к вам пожаловала одна посетительница… Будет опрометчиво назвать ее гражданкой. Я не слишком хорошо могу представить, о чем именно вы с ней говорили — но тем хуже для вас. Конечно, она могла спросить вас только о собственной судьбе. Но ведь ваша беседа могла пойти и иначе. И тогда… вы можете отдать себе отчет, кем бы вы стали тогда? — он склонился к ней и почти прошептал:
— Соучастницей… Соучастницей самого злодейского преступления против республики!
Жаклин невольно вздрогнула. Значит, они знают и об этом! Спасения нет!
К счастью, посетитель истолковал испуг гадалки по-своему — как готовность сотрудничать.
— Но республика милосердна, она не карает невиновных, — он слегка улыбнулся. — Если бы за вами была серьезная вина, гражданка, то мы, возможно, и говорили бы — но не здесь. Мы же всего-навсего просим, — нет, скорее, требуем, ибо это долг любого добродетельного гражданина, — мы требуем помощи нам. Только и всего. Республика окружена всевозможными заговорами, и вы не можете об этом не знать. И не можете оставаться в этот час равнодушной. То, о чем я говорю — это ваш долг.
— Но я и правда ничего особенного не слышу от своих посетителей, — попробовала она защититься, но эта защита получилась совсем уж неубедительной.
— Как вам будет угодно, гражданка! Вы можете сообщать мне или моему помощнику обо всем, что вам довелось услышать. Мы уж как-нибудь сможем разобраться. Но нам важно ваше согласие.
Насколько оно важно, Жаклин знала и без его пояснений. Сейчас не было даже тайны исповеди — любой священник, который не донес бы на врагов народа, оказался бы на эшафоте с теми самыми врагами.
— Итак, — повторил посетитель. — Вы готовы послужить республике?
Ответить на этот вопрос как-то иначе, чем «да» означало добровольно подставить свою шею под нож.
Вот тогда они наверняка вспомнят и летний визит, и все, что за ним последовало…
— Готова, — произнесла Жаклин. — Но нужна ли будет республике та служба, о которой говорите вы?
— Нужна. Я уверен в этом, — убежденно сказал представитель комитета.
— Вы разрешите, я подумаю? — спросила она.
— Можете и подумать. Но я бы советовал… очень советовал вам надумать слово «да», — хищно усмехнулся посетитель. — Это избавит вас от многих проблем и неприятностей. Хотя, — он улыбнулся, кажется, представителя комитета пробило на откровенность, — думать добродетельным гражданам, как я полагаю, не надо. Им надо подчиняться, все уже придумано. Так что желаю вам ответить «да».
Он встал, отвесил легкий поклон, — и вышел, затворив за собой дверь. Жаклин осталась в раздумьях, невзирая на только что полученный «добрый совет», — или, все же, приказ.
Все менялось едва ли не каждую неделю. Кажется, еще вчера гильотина была в новинку, а короля считали последним казненным преступником в республике. Горячие головы требовали вообще упразднить смертную казнь.
Не тут-то было! После убийства «Друга Народа» и раскрытия заговоров — реальных и мнимых — кровь полилась сперва ручьями, а затем и рекой. И едва ли не каждую неделю выходили новые декреты республики, касавшиеся преступников и подозрительных лиц.
То, что старая аристократия была поголовно объявлена преступной, оказалось вполне понятным — но это Жаклин не касалось, во всяком случае, напрямую. Потом на гильотину последовали спекулянты и те, кого считали агентами враждебных держав. А после издавались новые декреты о подозрительных личностях. Таковыми можно было посчитать кого угодно. Например, тех, кто не произносит патриотических речей, распускает пораженческие слухи, те, кто произносит высказывания, направленные против равенства, братства и свободы, против единства и неделимости республики. Одинаково подозрительными считали и тех, кто произносит патриотические речи, но неискренне, затаив в сердце ненависть к республике и революции. Любое неосторожно сказанное слово могло привести на эшафот. И приводило…
Жаклин подошла к зеркалу, удивившись собственной бледности. Кажется, еще вчера ничего подобного с нею не творилось, теперь же, после беседы с представителем комитета, она выглядела так, будто не спала три ночи — никак не меньше.
Значит, они считают, что думать не надо, надо подчиняться? Что ж, очень хорошо тем, к кому не приходит такой вот посетитель и не предлагает стать доносчиком. Ему легко судить и осуждать. А каково сейчас ей? Ведь они могут и не брать ее под стражу, не выносить приговора — ничего этого даже и не нужно, достаточно прикрыть ее ремесло. А остальное довершат холод, голод и бездомность.
Значит, думать не надо — надо идти и служить им.
В конце концов, служить тоже можно по-разному.
Она по-прежнему станет прикидываться дурочкой, пересказывать тайны домохозяек, которых «сглазили» соседки. В конце концов, им все это просто надоест, Жаклин просто прогонят прочь — к ее радости. Она не должна подвести под нож гильотины ни одного человека.
