Вадиму порученная «старшим товарищем» задача трудной не казалась. Он в отличие от Секонда в академиях не обучался, но докладывать коротко, точно и исключительно по делу, не отвлекаясь на несущественные подробности, умел. Да и показаться перед учителями и наставниками в выгодном свете никогда не вредно. Это Дмитрию Сергеевичу лишний авторитет ни к чему, и старого хватает, а ему отчего же не отличиться в очередной раз. Тем более – столько не виделись! Если Александр Иванович с Новиковым сами по себе не слишком изменились, то Фест за два года – весьма значительно. Его взгляды на них – тоже. И не в самоуверенности и зазнайстве здесь дело.
– Только разрешите сначала один вопрос перед тем, как начну про «дела наши скорбные» рассказывать, – чуть усмехнулся Вадим, вспомнив момент из фильма, который «старшие товарищи» успели посмотреть еще в «первой жизни»[56].
– Ну давай, – кивнул Шульгин.
– Какой, по большому счету, смысл во всех ваших «открытиях и исследованиях»? Ну, что угрозу дальнейших вторжений устранили – это ясно. А научная часть? Вы ж ничего такого нигде опубликовать не сможете. Разве что в виде очередного фантастического романа.
Новиков с Шульгиным переглянулись.
– Прагматиком ты, однако, успел стать. Не сказать, что это сильно здорово. Мы вон насколько дольше тебя прожили, а так романтиками и остались. Нам просто интересно жить, ну и познавать эту жизнь во всех ее проявлениях, – вместо Шульгина ответил Новиков, а Воронцов согласно кивнул.
– Если б я в ваше время рос, может, тоже романтиком сейчас числился бы. Но – увы… – видно было, что Вадим рассчитывал получить какой-то другой ответ.
Ну, раз хотел – пожалуйста. Новиков сделал глоток из тяжелой кружки, после чего сказал:
– Знаешь, мне отчего-то кажется, что совсем скоро и опубликовать наши открытия можно будет, и еще много интересных явлений в мире произойдет. Вы ж тут без нас тоже время не теряли?
– Очередное прозрение?
– Скорее – настроение. Так мы тебя слушаем.
Свой доклад-отчет Вадим постарался уложить строго в академический час, для чего пришлось исключить все живые, нередко весьма экзотические подробности, оставив только выскобленный до снежной белизны скелет истории[57].
– Вот, значит, оно как, – со сложной интонацией произнес Новиков, ни разу не перебивший Ляхова.
– Да уж, потрудились ребята славно, – не то осуждающе, не то одобрительно согласился Шульгин, обращаясь к Воронцову. – Что значит здоровая, не сдерживаемая ничем инициатива. А твоя роль и прочих остававшихся здесь товарищей никак не преуменьшена? Не слишком ли много ответственности «братья Ляховы» с сочувствующими им лицами на себя взяли, пользуясь вашей снисходительностью, сопряженной с невзиранием?
Цитата из Салтыкова-Щедрина пришлась очень к месту, хоть и перефразировал ее Сашка применительно к текущему моменту[58].
– Ни в коем случае не преуменьшена, – широко улыбнулся Воронцов. – Все так и было. Надо же когда-нибудь позволить молодежи проявить заложенный в нее потенциал? Мне помнится, кое-кто из присутствующих в звании старшего лейтенанта запаса взялся округом, а потом и фронтом командовать. И вроде ничего – получилось. Так бы и в «Маршала Победы» выбился, если б не помешали. А тут все-таки два настоящим образом выслужившихся полковника, с академическим образованием, знанием нынешней геополитики и несравнимым с вашим тех времен жизненным опытом. Так что, я считаю, свобода действий им была предоставлена вполне правомерно, и распорядились они ею достаточно разумно. Мировая термоядерная война ведь еще не началась? А остальное поправимо.
Воронцов говорил вроде и серьезно, однако кое-какая издевка в его тоне чувствовалась, для понимающего человека, по крайней мере. А тут все были понимающие.
– Да мы разве что-нибудь говорим? – в ответ улыбнулся Новиков. Сначала – Воронцову, потом, уже несколько покровительственно – Фесту. – Нормально все, сообразно обстоятельствам. Просто снова слегка странно. Казалось бы – всего ничего мы отсутствовали, а тут такие дела у вас случились… Рипом ван Винклем все же себя чувствуешь. Да оно, пожалуй, и к лучшему. Сколько узелков будто сами собой развязались. Осталось с вашим «Крестом» разобраться, а там и на покой можно. Как там говаривал Кандид у Вольтера, переживший миллион приключений и растранжиривший миллионы пиастров: «Надо возделывать свой садик»?
– Примерно так, – подтвердил Фест, за компанию с Секондом постоянно расширявший и углублявший свое классическое образование, весьма довольный тем, что санкции и репрессии, в чем бы они ни выражались, ему в ближайшее время не грозят.
– «Так» в смысле что у Вольтера написано или что нам действительно на покой пора? – тут же отреагировал Шульгин.
– Исключительно в смысле точности цитаты. Вы, как всегда, на высоте. А что касается второго, то вы наверняка и слова Блока помните?
– Еще б не помнить. «И вечный бой! Покой нам только снится сквозь кровь и пыль… Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль…»[59] Это?
– Не спеши льстить себе, Александр Иванович, – вдруг тихо сказал промолчавший все это время Кирсанов. – Молодой человек мог иметь в виду и другую цитату: «Уж не мечтать о подвигах и славе, Все миновалось, молодость прошла…»
«Нет, жандарм он и есть жандарм, хоть и с полным классическим образованием, – подумал Фест. – Сразу по трем целям стреляет. И меня подставляет деликатненько, и Шульгину шпилька, да вдобавок демонстрирует, как здорово поэзию Серебряного века знает. Навскидку! Не только, мол, за врагами Отечества присматривал, но и культурный уровень постоянно повышал. Ну и язва…»
– А разве не прошла? – внезапно согласился с полковником Новиков. – И у нас, и у тебя, по всему чувствуется. Остается утешаться одним: «Пей, много будет бед, пока твой век не прожит. Стечение планет не раз людей встревожит. Когда умрем, наш прах пойдет на кирпичи, и кто-нибудь себе из них хоромы сложит».
– У меня такое ощущение, что наговорились мы сегодня по самое некуда. Пора бы и закончить. Что-нибудь из невинных развлечений придумать. Пулечку, например, расписать? – предложил Шульгин.
– Две по трое? – спросил Левашов. – Кто с кем?
– Да нет, я, пожалуй, пойду, – сказал Кирсанов, вставая. – У меня тоже есть свои развлечения…
– И я тоже. – Воронцов развел руками. – Длительное оставление несения вахтенной службы без надзора несовместимо с капитанской должностью. – Схожу на мостик, потом посмотрю, не скучают ли пассажиры…
Из четверых оставшихся трое одновременно вспомнили последнюю, пожалуй, спокойную игру в их жизни, летом восемьдесят четвертого[60].
