Андрей сказал Шульгину, что неплохо бы промочить горло, уставшее от подзабытой уже специфической работы (лекции читать – это не то что за рюмкой анекдоты рассказывать), приличным пивом, которым всегда славился небольшой паб на прогулочной палубе. И попутно вспомнил одного весьма остроумного, любимого студентами за парадоксальность мышления и неожиданность поступков доцента. То были благословенные времена середины шестидесятых, узкий зазор между сталинизмом и так называемым «застоем», когда «надлежащие инстанции», сами изрядно устав от церберских функций, перестали считать юмор «подрывом устоев», а всякие невинные шуточки возводить в разряд «идеологических диверсий».
Михаил Валерьевич, читавший «историю буржуазных политических учений», всегда требовал, чтобы на кафедру перед началом лекций, послушать которые сбегалась половина Университета, даже с физмата, ставили стакан холодного несладкого чая. Но обязательно хорошего и крепко заваренного.
Однажды кто-то предложил схохмить и вместо чая поставить полный стакан недорогого тогда грузинского коньяка. Что и было сделано.
Доцент на десятой примерно минуте сделал маленький глоток, ни на йоту не изменился в лице и продолжил лекцию. С последними ее словами окончательно опустошил стакан, аккуратно поставил его на край кафедры и, уже выходя из аудитории, негромко, но так, что услышали все, бросил – «есть же на курсе светлые головы».
Эту историю Андрей вспомнил к тому, что прочитанная сейчас лекция требовала для смягчения горла тоже отнюдь не холодного чая.
Паб, куда они зашли, был скопирован, как и почти все на этом сказочном пароходе, с реально существующего в Лондоне лет триста подряд в одном и том же помещении. Когда-то, еще в годы совместной морской службы, Воронцов с Левашовым в нем побывали, и эта, по-нашему выражаясь, «пивная» их очаровала. Тогда же пришла в голову мысль: «А вот если бы в России тоже так – и трактир какого-нибудь Сойкина или Сайкина функционировал в том же подвальчике на углу Сретенки и Рождественского бульвара с дней царя Иоанна Грозного? Чтобы все знали, что на этих именно стульях и за этими столами сиживали последовательно опричники, бойцы-ополченцы Минина и Пожарского, возвращавшиеся из дальних странствий землепроходцы Семена Дежнева и так далее, вплоть до студентов-шестидесятников сначала девятнадцатого, а потом и двадцатого века[55]».
Ну и они сами посещали бы регулярно этот кабачок с древней почерневшей вывеской, и не было бы повода скрепя сердце признавать умение англичан создавать и бережно сохранять особую рафинированность своего «образа жизни». Какой ценой и за чей счет – в данном случае не так уж важно.
Но какая-то закономерность, а возможно, и высший смысл есть и в том, что на Руси подобное невозможно, даже в самом захолустном городке с тысячелетней историей, где никогда не было ни татаро-монгольского нашествия, ни войн, ни революций.
Когда занимались постройкой и оборудованием «Валгаллы», кто-то из них вспомнил про это местечко и решил воспроизвести. Пусть будет, для настроения. Чтобы все выглядело совсем уж достоверно, часть корабельного коридора была оформлена в виде отрезка узкой улицы, вымощенной брусчаткой, с соответствующими фасадами, окнами и вывесками, и даже освещение было подобрано так, чтобы создавать иллюзию сумрачного и туманного осеннего денька. Только что дождевая морось, смешанная с копотью каминных дымов, с подволока не сыпалась.
На пароходе имелось достаточное количество такого рода стилизаций, на любой вкус, благо на девяти жилых палубах с четырьмя километрами продольных и поперечных коридоров места хватало на все. А Замку ничего не стоило встроить в то, что крайне условно можно было назвать «бортовым компьютером» «Валгаллы», еще и эту функцию. Станислав Лем в «Сумме технологий» назвал ее «фантоматикой».
Бармена здесь не имелось (а ничего бы не стоило поставить за стойку соответствующе одетого и настроенного андроида), поэтому пиво из бочек с бронзовыми кранами наливали в квартовые кружки сами. Кому какое нравилось. Выбор здесь был богатый, и пополнялись запасы через последнюю из открытых реальностей, тысяча восемьсот девяносто девятого года, вполне себе оформившуюся в самостоятельную после переигранной англо-бурской войны и включения в нее Сильвии с Берестиным.
На рубеже двадцатого века никаких трансгенных продуктов не использовалось, как и консервантов, и «добавок, идентичных натуральным», оттого пиво там отличалось отменным вкусом, ароматом и крепостью.
В пабе вместе с Новиковым и Шульгиным оказались Воронцов, Берестин, Левашов, Фест и неожиданно – Кирсанов. Остальные каким-то непонятным образом затерялись в массе расходящихся из зала слушателей. Женщины – понятно, они по пивным не ходят, а вот мужчины… Или не расслышали предложения, или нашлись неотложные дела, как у Скуратова, например, сильно взволнованного произошедшими с Надеждой после «консультации» у Даяны изменениями. Надо же – за столько лет холостой жизни, при своем нобелевском статусе не сумевший найти себе подругу из числа хотя бы и аспиранток с доцентшами, вдруг увлекся… У Новикова даже не нашлось сразу подходящего слова, как бы эту «реэмигрантшу» поточнее обозначить. Но, как известно, в жизни всякое бывает, и что-то недоступное Андрею академик в даме рассмотрел.
А сюда, выходит, пришли, предварительно не сговариваясь, только «отцы-основатели», Вадим-первый, ученик Шульгина и, если можно так выразиться – «кандидат в “кандидаты в Держатели”». Такие на него Александр возлагал надежды, и не совсем безосновательно. А вот «товарищ жандарм»…
Впрочем, Павел имел врожденное, очевидно, свойство оказываться там, где его присутствие необходимо, и исчезать бесследно, если «обстановка не требовала».
Новиков мельком отметил этот неоднократно подтверждавшийся практикой факт и принялся раскуривать сигару.
– Ну что, братцы, теперь, может, вы нас в курс введете, что тут в наше отсутствие творилось? Старые газеты и хроники мы, само собой, посмотрим, то, что внимания заслуживает, а в общем?
Шульгин перевел взгляд с Воронцова на Феста и обратно. Они же здесь оставались «смотрящими». Каждый в своей сфере деятельности и внимания.
Говорить пришлось все же Фесту. Адмирал умело, как освоил это искусство с юных, пожалуй, еще докурсантских лет, сумел объяснить окружающим, что «наш юный друг» справится с заданием гораздо лучше. Никто и не собирался ему возражать, но Дмитрий тем не менее счел нужным привести несколько неубиваемых доводов, в чем будет заключаться польза для всех присутствующих от такого именно распределения ролей. Это, разумеется, тоже было элементом общих игр, по которым Воронцов откровенно соскучился, но исполнено в лучших традициях, даже Шульгин завистливо прищелкнул языком.
