Я не знаю, через сколько времени мы оттуда ушли. Бинты я там оставил, а гача так и осталась в засохшей крови. Поскольку Жулька так и не проявила к тушам интереса, пришлось мне банку с кашей открыть. Вылез я снова на бок трейлера, там расположился, чтобы поесть, банку открыл, потом кашу на сухарь намазал и съел, а второй сухарь с кашей Жульке дал. Она съела и еще попросила, так что пришлось нам с ней банку за один раз прикончить. А потом я еще один сухарь сам съел и чаем из термоса запил. Чай несладкий был, поэтому я Жульку прямо из ладоней напоил. А она и рада, жажда ее мучила основательно, она больше меня выпила. А потом посидел я там еще немного, пожитки собрал, патроны в магазине пересчитал, там их всего-то двадцать девять штук осталось, спрыгнул с трейлера, Жулька следом спрыгнула, ну и пошли мы с ней дальше. Не стал я ее на поводок брать, решил, пусть сама решает, что ей делать.
….С места боя я не сразу ушел, хотя надо было уносить отсюда ноги подальше, пока кто-нибудь еще сюда не пожаловал, но все-таки я заставил себя найти магазин от автомата, который тогда в пылу боя отшвырнул, а еще хотел внутрь прицепа заглянуть, посмотреть, что там везли. Магазин я нашел не сразу, время понадобилось. А вот с грузом мне повезло: оказалось, что там тюки с одеждой были – военная форма и всякое такое. Так что я пару тюков распотрошил, штаны себе примерно по размеру подобрал да термобелье. Переодеваться не стал, сунул все в рюкзак, тюки эти под прицеп закинул, двери на прицепе прикрыл и дальше пошел. Сначала мне как-то нехорошо было, то ли от того, что много крови потерял, то ли от каши этой жирной, а потом ничего вроде бы, разошелся. Километров через пять, наверное, мы с Жулькой маленький фургон нашли, там продукты внутри были. Так что мы запаслись и водой, и едой впрок. Я даже чипсов взял и шоколадок разных по карманам рассовал, чтобы под рукой были. А вокруг вообще никого нет, словно Бог надо мной сжалился за «вчерашнее». Отмахали мы, наверное, километров двадцать, и так я устал, что решил немного отдохнуть. А тут как раз нам попался громадный такой двухэтажный автобус. Ну мы внутрь залезли и на втором этаже неплохо так устроились. Я Жульке курицу-гриль почти всю скормил, сам поел. Ела эта животина так, словно ее вообще никто никогда не кормил. А потом она на сиденье сдвоенное забралась и опять захрапела. А я переоделся в чистое и долго еще сидел, по сторонам смотрел. Я там бинокль нашел в какой-то сумке, слабенький, но лучше, чем ничего. Но никого я не увидел, хоть и хотелось мне очень. Ни огонька.
Вообще, я всегда был одинок, но одиночество в интернате было все-таки другое. Люди были рядом. Плохие, хорошие, разные. Но все-таки позвать, если что, можно было, словом перекинуться. А тут – один. Вообще один. Так и одичать можно… А потом я молитвенник открыл и все молитвы, которые мне отец Евлампий пометил, прочитал, а после этого книжку стал читать про автомат Калашникова. Там картинок много было, я их рассматривал и сразу же тренировался на автомате. А когда надоело тренироваться, то я к лестнице вещей и чемоданов разных натаскал, чтобы проход перекрыть, и на ночлег устроился. Спал я чутко, потому что снизу, из-под эстакады рев доносился, словно там львы обитали. Я вздрагивал, просыпался и все время автомат в руках сжимал. Только там патронов мало было … А Жульке этот рев был почему-то пофигу. Может быть, она чуяла, что никто к нам сюда не заберется.
Проснулся я более менее отдохнувшим, рот минералкой прополоскал. Кстати, тут в автобусе даже туалет был, так что можно было воспользоваться удобствами. Да и то сказать, я как-то вдруг понял, что чем меньше оставляешь за собой следов, тем меньше риск того, что кто-нибудь по этим следам до тебя доберется. Ну а потом мы дальше пошли.
В этот момент мы были на семьдесят втором километре, недалеко от Аникеевки, и очень мне хотелось сделать бросок, выйти на Дмитровское и еще дальше на север по нему умахать, там ведь еще километров сто двадцать надо было до Дубны идти. Ну шли мы и шли, а через восемь километров недалеко от пересечения с Пятницким шоссе я увидел вдалеке огонек, вроде кто-то костерок разложил и греется возле него. Только почему-то не снаружи от шоссе, там, где и дома целые, и деревья вон нормальные стоят, а внутри, к центру ближе, там, где выжжено все. Ну мне что-то тревожно так стало, но я мысли плохие от себя отогнал, я ж понимал тогда, никогда себе не прощу, если не подойду к этому костерку. А вдруг там помощь кому-то нужна? Вдруг там тоже раненый, вот как я всего несколько часов тому назад? Так что я на пересечении с шоссе свернул, вниз на Пятницкое спустился и прямо по полю к этому огоньку пошел. Ну не совсем там поле оказалось, просто выжжено было так, что от коттеджей остались одни фундаменты, да кое-где кирпичные стены оплавленные. Жульке это место не понравилось, она сразу к ногам жаться стала. Надо мне было, конечно, назад повернуть, но я почему-то не обратил на нее внимания, думал, гарь чует. А потом она от меня отстала.
Костерок был дальше, чем мне казалось с шоссе, и мне пришлось уйти довольно далеко от кольца. Пару раз я обошел какие-то большие ямы, наверное, тут пруды раньше были возле больших коттеджей, а потом я снова оранжевый огонек увидел. Он мерцал так уютно рядом с уцелевшей кирпичной стеной, и его свет притягивал меня, как мотылька. Для того чтобы увидеть, есть ли кто-то у костра, мне надо было обойти большой кусок стены, что я и проделал. Заглянул за угол и отсюда мне стало видно, что у костра никого нет, а значит, тот, кто его разжег, либо неподалеку, либо специально скрывается от меня….
Но понял я это слишком поздно. Потому что в следующий момент мне в голову сзади кто-то ствол ткнул, и хриплый голос со знакомыми интонациями гоп-стопа сказал:
– Стой, падла!.. Руки вверх!
Ну что мне оставалось делать? Только поднять руки!
– Давай, поворачивайс-ся! – крикнул голос за спиной. – Только не дергайся. А то я с-злой!
Я повернулся. Смотрю, а передо мной стоит детина, лет ему, наверное, много уже, может двадцать пять, а может, и больше. На улице холодно, а он в одной рубашке, да и та расстегнута, в лицо он мне ружье такое здоровое тычет, но морда у него при этом не свирепая, а… потерянная, что ли? Молодой, а лоб уже с залысинами. И не то чтобы он шепелявил, но «с» как-то странно произносил, чуток с присвистом. Короче, ясно было, что напуган он еще больше меня. И при этом глаза у него бегают, словно он что-то скрыть хочет или мысль его какая-то гложет. В общем, мне сразу показалось, что он странный немного. И перегаром от него прет! А он снова орет, словно сам себя подбодрить хочет:
– Оружие на с-землю!
Тут я понял, почему он так шепелявит: у него зубов впереди не хватает. Ну я Калашников отцепил, на землю положил так аккуратно, а он снова спрашивает:
