Такыр вздрогнул под ногами, потек волнами, растрескался.
Позади вскрикнул в испуге Аймир. Только бы стрелять не начал раньше времени.
Из рощицы донесся истошный женский вопль. Така обернулся, чтобы убедить Аймира не дергаться напрасно, но тот вроде и не собирался — стоял, чуть пригнувшись, и смотрел на кочевника широко открытыми глазами.
Что ж, так даже лучше, решил кочевник.
Он пробирался все дальше в глубь священного оазиса. Узнав его, такыр завибрировал под пятками, поприветствовал брата. В груди стало тесно от радости. Така снял котомку, вытащил кувшинчик — на дне плескалась самая малость крови новорожденного сына. М-матери много не надо, чуть-чуть хватит.
Из рощицы выскочил Пупс. Он был без куртки и без штанов, но в шляпе и при оружии в кобурах на поясе. Бандит успел выхватить револьверы, но не успел выстрелить — пуля из винтовки Аймира пробила ему сердце. Труп опрокинулся на рядом растущий куст.
И тут началось.
Казалось, весь оазис пришел в движение, Така едва устоял на ногах. Это М-мать окончательно проснулась.
Теперь было важно не упустить ни единого мгновения. Зубами выдернув из кувшина плотную пробку, Така плеснул алым на такыр, потом на чахлую растительность рядом. И тут же по колючим ветвям к каплям крови заструились белесые нити, коснулись их, втянули в себя, на миг окрасившись. Подарок принят!.. Под ногами Таки из трещин такыра выбирались на поверхность тысячи нитей, касались голеней кочевника, узнавали его и больше не беспокоили, возвратившись туда, откуда выползли. Подобное сейчас происходило по всему оазису — и потому кричали бандиты, слышались выстрелы, вопила женщина…
Така побежал к рощице, и белесые нити убирались прочь с его пути. Он не оглядывался — знал, что края оазиса выгибаются там кверху, как и справа, слева и впереди. Зрелище величественное, под стать полету небесных скатов, и Така обязательно полюбовался бы им миг-другой, как это делал обычно. Но не в этот раз. Ведь надо помочь женщине и ребенку, тем самым выполнив работу, для которой его наняли.
Это же не просто оазис. Это сама М-мать, которая до сего момента возлежала спокойно, прикрывшись такыром и всем, что выросло на нем. А что? Отличная маскировка, приманивающая к тому же добычу.
Бандиты орали уже так, будто их резали живьем.
Ворвавшись в рощицу, Така первым делом ткнул рукой в сплетение белесых нитей, опутавших мальчишку, — и нити привычно отпрянули. Мальца трясло от страха и от боли. Чтобы его вновь не оплели тончайшие щупальца М-матери, Така обмазал конечности и лоб мальчишки своей кровью из прокушенной руки. Точно так же он спас женщину. Той, судя по разорванным одеждам, не дали скучать этой ночью.
Кочевник взглянул вверх. Еще немного — и М-мать опять заснет. Надо ускориться.
— Будьте здесь! — рявкнул он освобожденным пленникам, а сам метнулся мимо сендеров и повозки в глубь рощи, к источнику. Именно там во время пробуждений М-матери рождаются все медузы Донной пустыни — отпочковываются и отползают прочь, теряя хлопья защитной слизи. Если сразу собрать эту слизь, а потом ею смазать тело младенца, ребенок сможет не опасаться ожогов знойного светила.
Именно этим Така и занялся — стал собирать хлопья слизи в котомку. Сегодня М-мать исторгла из своего лона десятка три медуз, так что слизи хватало.
А кровь младенца нужна, чтобы М-мать, испробовав ее и запомнив вкус, передала своим детям — этого человека трогать нельзя, это брат. Как М-мать им это говорит, Така не знал, он никогда не слышал от медуз ни звука…
Края М-матери медленно опустились, она впадала в спячку до следующего рассвета. Теперь о том, что это не просто оазис, но огромное священное животное кочевников, говорили лишь опутанные белесыми нитями тела. Все бандиты, кроме Пупса, были еще живы, но говорить уже не могли — нити-щупальца проникли в рот, забили легкие.
Така замер. Поднялся жаркий ветер. Тут и там, далеко за пределами оазиса, танцевали смерчи над коричневыми пластами холмов.
Холмы, холмы… До самого горизонта только они. И вроде всё, как прежде, а что-то изменилось. В пустыне так бывает — еще вдох назад ничто не предвещало беду, а сейчас…
— Как вы? — Кочевник подошел к освобожденным пленникам.
— Пить… — чуть приоткрылись пересохшие губы женщины.
Красивое лицо ее не скрывала больше ткань и не портили даже заплаканные глаза и размазанная по щекам кровь из разбитого носа.
Така кивнул. Самому пора утолить жажду. Заодно он не прочь угостить мать с ребенком, ведь теперь все их арбузы принадлежат ему. Он направился к повозке.
И тут позади громко хрустнула сухая ветка.
— Стоять! Куда это ты собрался?!
Така обернулся — и встретился взглядом с Аймиром, который, хрипло дыша, направил на него винтовку. В спину направил. И был полон решимости выстрелить.
— Така ведь говорил: если хочешь жить, оставайся на месте, не ходи никуда. — Кочевник с сожалением понял, что незаметно улизнуть от чужаков не получится. Папаша не поддался на его хитрость, а М-мать уже заснула и не поможет совладать с пришлым. — Така хочет свой арбуз.
— Така подождет. Уйди с дороги! — Аймир качнул стволом, показывая, куда надо сместиться, и Така тут же исполнил требование. Пупса папаша завалил очень даже умело, не стоит ему перечить без нужды.
— Аймир, принеси нам попить… — попросила женщина, но муж ее не услышал.
Даже не взглянув на семью, он залез в повозку и вытащил оттуда большую кожаную сумку, из которой принялся торопливо доставать тряпичные свертки. Руки у него заметно дрожали. Аймир то улыбался, то хмурился, поглаживая очередной сверток так, будто тот — самое прекрасное и дорогое, что только есть на свете.
— Ах сволочи! Тут не хватает! Сволочи!.. — заскулил он.
— Аймир, мы хотим пить. И нам нельзя здесь долго оставаться. — С трудом поднявшись, женщина приблизилась к мужу и осторожно, с опаской, как показалось Таке, тронула его за плечо.
Аймир дернулся и, зло сверкнув глазами, своим телом прикрыл от женщины свертки. И зарычал, словно пес, у которого хотят отнять кость.
— Аймир, ну что же ты?! Ты же обещал, Аймир! Что никогда больше… Тебя же за это из клана оружейников изгнали… Да что ж ты делаешь, Аймир?!
Но муженек уже ничего не видел и не слышал. Причмокивая в предвкушении грядущего удовольствия, он развернул самый большой сверток, извлек из него бледно-зеленый ломоть кактуса-мамми. Затем, не заботясь более о том, что солнце сожжет его кожу, сорвал с себя куртку. На левом плече его, покрытом незаживающими язвами, добавился новый надрез. Губчатую мякоть мамми Аймир вдавил в рану, будто собираясь так остановить кровь.
