МИХАИЛ
Дом покачнулся, стекла брызнули осколками, с потолка посыпалась штукатурка. Борька заверещал и на коленях пополз к выходу. Второй толчок повалил Мика, распластал на паркете. По потолку, ширясь, ползла трещина, медленно сыпался песок, Мик лежал и смотрел не в силах шевельнуться. Землетрясение? В Москве? Это невозможно!!!
Дом сотрясался в агонии, выл и стонал перекрытиями. Борька скулил, обхватив голову руками. Толчки не прекращались.
— Иди сюда! — заорал Мик, задом пятясь под стол. — Борька! Твою мать!
Видимо, Борька не расслышал и ломанулся из квартиры. В очередной раз тряхнуло, стена обвалилась, взметнув облако пыли. Мик инстинктивно закрыл лицо руками. Ему показалось, что он куда-то падает, старый мир рушится и норовит стереть его, погрести под обломками. Грохот, треск, вой, удар снизу — перебило дыхание.
Некоторое время Мик лежал неподвижно, не открывая глаз, и думал, что он мертв. Болело ушибленное плечо, ныло в груди. Мик шевельнулся — вроде живой. Разлепил веки — чернота, собственной руки не видно. Попытался выпрямиться — ударился затылком и вспомнил, что он под столом, погребен заживо. Как в гробу.
Но кто-нибудь должен прийти на помощь! Например, спасатели. Здравый смысл шепнул, что, пока они сюда доберутся, Мик умрет от жажды мучительной смертью. Да какой от жажды — он попросту задохнется. Надо попытаться выбраться. Мик уперся руками и ногами в завалы, выпрямился, напрягся — бесполезно. Перевернулся на живот и принялся, сдирая ногти, копать, но вскоре натолкнулся на бетонную плиту. Бесполезно.
— Помогите! — крикнул он, ударив по плите кулаком. — Помогите кто-нибудь!!!
Не понимая, что делает, он продолжал бить по камням и кричать, с каждой минутой все больше скатываясь в истерику.
Стоп! Так быстрее выработается кислород. Задыхаясь, Мик замер и прикусил указательный палец, подтянул колени к груди и ощутил себя ребенком, запертым в чулане. Сейчас придет папа или мама, откроют дверь, брызнет солнце…
Это сон, сон. Всего лишь кошмар. Открой глаза — и он закончится. Надо проснуться. Мик сильнее стиснул зубы — не помогло. Не сон это — реальность, и никто не придет.
Земля дернулась, Мику почудилось, что дом дал крен и завал движется. Царапая пол, затрещала плита, поползла, и — или это часть бреда? — Мик разглядел узкую светлую полоску. Еще толчок — плита рухнула, и Мик, обдирая колени, полез в узкий лаз. Застрял, ухватился руками за прутья арматуры, оттолкнулся ногами. Рывок. Еще рывок… Свобода!
Упав на камни, он засмеялся в голос, сжал виски. Бурое небо вспухало, будто его взорвали. Порывы горячего ветра трепали вихры. Чернота простиралась до самого горизонта. Разинув рот, Мик поднялся и огляделся.
Половины кухни не было, осталась малая ее часть, стена обвалилась, Мик стоял на краю обрыва, обеими руками ухватившись за арматуру — ветер все усиливался, — и не верил своим глазам: город лежал в руинах. Некоторые новостройки накренились, прочие обрушились. Под давлением оседающих стен металлопластик окон где выгнулся, где сплющился и белел под завалами, как поломанные кости. Каркасы по большей части выстояли, родная многоэтажка возвышалась над развалинами, рухнула лишь правая ее часть. В уцелевшей хрущевке справа полыхал огонь — языки пламени вырывались из выбитых окон, черный дым тянулся к вращающейся в небе воронке. Пуповины смерчей оторвались от нее, обрели свободу и разошлись в стороны. Один, похоже, двигался сюда. Ветер бежал впереди него и гнал по дорогам, засыпанным обломками, целлофан, картон, бумагу и куски рубероида.
Наступило странное отупение. Мик сел, облизал пересохшие губы и заставил себя думать. Недалеко отсюда — старые дома, рассчитанные на бомбардировку, там есть убежище, Мик помнил, как туда проникнуть. От смерча лучше спасаться в подвале, нужно скорее выбираться!
— Помоги-и-ите, — донесся Борькин сип из-под завала.
По спине продрал мороз. Мик приковылял к дверному проему, торчащему меж обломков, сел на корточки.
— Годзилла? Живой?
Порыв ветра ударил в спину и припечатал к плите. Мик обернулся: черное, змееподобное тело смерча вращалось ближе. На самом деле — километрах в тридцати, но казалось, что до него рукой подать.
— Нога, — прохрипел Борька. — Помоги — больно! Я задыхаюсь!
Мик еще раз глянул на смерч, схватил железный, советский совок для мусора — вполне себе саперная лопата — и крикнул, перекрывая рев ветра:
— Держись, друг, я тебя не брошу!
Земля изгибалась и растягивалась, будто под ней ползали гигантские черви, из недр доносился монотонный гул. Молодые липы, посаженные вдоль домов, то прижимались к земле, то вскидывались вертикально. Новостройки складывались карточными домиками. Надя понимала: от зданий надо держаться подальше, и бежала к родному двору; точнее, пыталась бежать. Там отец. Должен же он позаботиться о детях! Обязан позаботиться! На то он и отец.
На машины срывались камни, проламывали крыши. Люди выскакивали из домов и падали, Надя не обращала на них внимания. Выжить. Спастись любой ценой.
Позади ковыляла Васька. Вот же увязалась дура, астматичка! Камень на шее. Надя пыталась оторваться от нее, но снова и снова падала.
Все-таки Васька настигла ее и распласталась рядом. Надя с ненавистью смотрела в красные от слез глаза. Васька шевелила тонкими губами, ее шепота не было слышно, но Надя читала набившее оскомину: «Я тебя люблю». На этот раз она не стала отвечать, но решила, что Васька — это даже хорошо, вдвоем не так страшно. Правда, она немощная, но то второй вопрос, вон жить захотела — и силы нашлись.
Подземные толчки достигли максимума. Земля агонизировала. Лавочка, стоящая в двух шагах, то отползала в сторону, то придвигалась почти вплотную. За нее держался мальчик лет семи, ревмя ревел и звал маму. Дома качались, роняли осколки стекол, штукатурку, балконы и целые этажи. Ветер сушил губы и глаза, безумно хотелось пить. Солнце скрылось за расползающейся по небу чернотой, но жара стояла такая, что молодая трава темнела и жухла на глазах.
Постепенно толчки сошли на нет. Надя поднялась, тряхнула головой — из волос посыпались земля и пыль. Васька выла, как тот малыш, — жалела маму и сестричку, Надя же была уверена, что с ее родственниками ничего не случилось. Да и что такое родственники? Ей нравилась чья-то мысль, что это группа ничем не связанных между собой лиц, собирающихся периодически пересчитываться и вкусно покушать по случаю изменения их количества.[1]
— Пить охота, — прохрипела Васька, подползая.
