– Замечательно. – Я кивнула и вернулась к бумагам.
– Скажи, а ты ко мне насовсем переехала?
– А я тебе мешаю?
– Нет, просто любопытно, у вас с Максом кабинет-то на двоих рассчитан. А у меня – сама понимаешь.
Руки мгновенно похолодели, и я выругалась про себя.
– Ты же знаешь, Оливин, я не дурак. Мне катастрофически не хватает информации, но ты звонила дважды, а потом не написала в ответ. Оставил я вас вдвоем. С утра в понедельник – ты на месте, вздернутая из-за пятнадцати литров кофе, Гамова нет, и ты такая внезапно говоришь: «Вот что, Гера, дай-ка я документы перетащу к тебе, думать проще».
Я пожала плечами в ответ.
– Сегодня среда. Ты все еще здесь. И с Гамовым вы, по моим ощущениям, не виделись. Хотя он тоже здесь торчит по восемь часов. И Рита.
Имя полоснуло, будто лезвием по коже. Я покрепче укуталась в кардиган.
– Скажи мне честно, – Гера сощурился, и мне сразу полегчало. – Узнав новости, ты велела Максиму разводиться и жениться на тебе?
Отпустил с крючка. Увидел, что не могу рассказать, все понял – и отпустил.
– На тебе, Гера, исключительно на тебе. – Я снова уткнулась в бумаги, прикидывая, как бы их куда-нибудь повесить для наглядности.
– Он не в моем вкусе, – меланхолично бросил Туров. – Нашла что-нибудь?
Я поднялась на ноги, решив попрыгать, размять затекшие мышцы. С первым же движением чуть не упала: правая голень затекла так, что хоть вой. Или даже вешайся.
– Гер. – Я закусила губу. – Боюсь, что до пятницы мне нужна будет информация по России.
– Только не Питер, Оливин, прошу тебя, только не Питер! – Он картинно закатил глаза, но в лице изменился по-настоящему.
– А еще по Украине, Белоруссии, всему остальному СНГ, Европе и миру.
Я подула на холодные, как лед, пальцы.
– Ты шутишь, правда? – с надеждой спросил Гера.
– Агенту Ноулзу позвоню сама, так и быть.
– Надо же, что за великодушие, Оливин! Как болтать с агентом Ноулзом – так пожалуйста. Может, я сам с ним хочу поболтать. Может, он в моем вкусе.
На этот раз глаза закатила я:
– Катя в твоем вкусе, и не валяй мне тут дурака.
– Ты тогда объяснись, чтобы я не валял. – Гера зло дернул головой.
– Ох, как с вами, гениями, тяжело.
В этот момент в дверь робко постучали. С удивившим даже меня саму раздражением я поняла, что это Нина.
– Войдите, – строго проговорил Гера, и она вошла.
Я устало оперлась на стенку и даже читать ее не стала. Простой нервный механизм на ногах. Дико популярная, дико боящаяся отсутствия популярности, красивая и изящная, но не умеющая этого подать… Словом, человек без цели. Как же ты меня бесишь, ты бы знала. Чистый холст, малюй – что хочешь, люби – кого хочешь. Сделай шаг, найди себя, найди свою цель, а не позволяй всяким степам швырять себя направо и налево. Влюбись. Выйди замуж. Заведи свое дело. На крайняк – займись им. Но нет, дорогая, ты просто чистый холст, популярный до невероятия и до невероятия боящийся.
– Хотела сбегать за кофе. Вам надо? – И взгляд такой, чуть испуганный, но твердый вроде как.
– Мне только мыла! – брякнула я, и Гера прыснул, не удержался.
– Не нужно кофе. Нина, мы тут заняты немного.
– Скажите, а это какой-то проект? А то мне ведь Степану нужно обо всех изменениях докладывать…
– Проект, – легко согласился Туров. – Госпожа Оливинская пишет учебник по закрытию и деконструкции. Обладая феноменальными способностями к анализу и синтезу информации, госпожа Оливинская хочет составить пособие, с помощью которого практически любой неподготовленный человек мог бы предотвратить прорыв реальности.
Нина ошарашенно кивнула и закрыла дверь за собой.
– Санкта симплицитас[10], блин, – только и сказала я.
– Да уж, отчеты Степе писать нужно. Где голова у современных детей?
– Пенсионер ты наш, – фыркнула я. – А про Катю даже отрицать не стал.
Алебастровый Гера на мгновение приобрел почти нормальный цвет кожи.
– И врешь, как дышишь. Учебник. Ну что за…
Его компьютер издал какой-то странный звук, и я напряглась. На всем довелось в свое время посидеть, начиная с допотопных аймаков, напоминавших телики, продолжая бюджетными «Сони» за четыреста баксов и заканчивая суперсовременным дорогущим макбуком. Ни один из них так истошно не орал.
– Не томи, Герман, – устало попросила я.
Судя по его реакции, он подобного не слышал сам. Его длинные пальцы судорожно забегали по клавиатуре, а кадык – по чересчур белой шее. Я на мгновение забылась: вот же, вот же, чудесный Герман, бери – и влюбляйся в него. Бери – и флиртуй на рабочем месте, все равно конец света тут, рукой подать. Нина, почему ты такая глупая. Почему я – не ты? Я бы все сделала иначе. Все-все-все. Повезло же родиться таким ублюдком, влюбиться в Гамова сначала по книгам, а потом еще и вживую. Все зная, просчитав до мелочей наперед, сказав себе: хорош Гамов, да не про нашу честь, женат! И тут у этой дуры – ложная беременность. А я знать не знаю, что такое вообще бывает. А он ждет поддержки и готов делать глупости. И тут я…
– Оливин, заткнись, – напряженно сказал Гера.
Я вздрогнула.
– В каком смысле?
– В прямом. – Он смотрел в компьютер и все так же судорожно щелкал мышкой, долбил по энтеру и что-то печатал. – Я только что прослушал начавшуюся в тонком эфире тираду под названием «Влюбилась в Гамова, а поддержки оказать не смогла».
Я закрыла рот рукой. Дошла. До ручки практически. Чтобы я, да мысли вслух – ни разу в жизни не было.
– Оливин, – сказал Гера как-то блекло. – Ты знаешь, у нас прорыв. И все бы ничего, но зарегистрирован в Зеро он час назад. Мне каким-то образом оповещение пришло только что.
Я чуть тряхнула волосами.
– У НАС ПРОРЫВ, ЗАФИКСИРОВАННЫЙ ЧАС НАЗАД, ДА ВАШУ МАТЬ! – Гера схватился за телефонную трубку, и где-то внутри я твердо поняла, что надо приходить в себя.
Критическая точка прорыва – четыре часа, один уже потерян, надо читать, надо ехать, да вот только что получается? Как у меня тяжелая ситуация – Макс, в любом качестве, рядом со мной. А как у Макса черт знает что в семье творится – так я ему говорю: знаешь, дорогуша, мне тут счет открыли, а ложная беременность… Случается. Пойдем-ка попрощаемся с Лопесами.
И все. Ни слова после. Отличный из меня друг. И человек тоже просто загляденье.
– Оливин, не вынуждай меня рукоприкладствовать! Встань и иди уже за Гамовым, сколько можно слезы сиропом разбавлять! – пролаял Гера, и тут дверь кабинета сорвало с петель.
Во всяком случае, о стену она знатно стукнулась.
– Ага, – возвестил стоявший на пороге человек.
Чуть растрепавшееся каре, дорогая, но не слишком, куртка… Степан Михайлов собственной персоной.
