Из кустов высунулась рыжая морда зверозуба. Смесь лисы и рыси, подверженных мутации, зашипела и обнажила желтые клыки в три сантиметра длиной. Тело напряглось перед прыжком, лапы поджались, серый нос раздулся, чуя кровь жертвы и его страх.
Чернохвост рванул винтовку на себя, но ветки боярышника устремились к нему, схватили оружие, конечности человека, полезли в рот, уши, нос, проткнули глаза. Бандит захрипел, подавился сучком в горле, буравя берцами дерн. Рука нащупала нож. Взмах. Другой. Казалось бы, обреченный на ужасную смерть человек сгинул, погиб, но нет. Прыгнувшего зверозуба он встретил клинком в брюхо, рывком разодрал туловище мутанта, не обращая внимания на боль от его впившихся в раненое плечо клыков. Снова живые злобные ветки. Взмах. Как бритвой. Отростки и обрезки отпали и извивались змеями. Ослепленный и умирающий Чернохвост попытался подняться, но прилетевший из чащи гнилой сук сбил его наземь. И он сдался. Этот Лес не победить! Он чужой и сильный. Он – власть на этой измученной падшей Земле.
Угрюмый, мрачный Лес явно переборщил с жертвой, не рассчитав мощи. Тело бедолаги вышвырнуло из зарослей, и тот, отлетев на десяток метров, рухнул на пепельный песок просеки. Вывих стопы и перелом ключицы о торчащие обгоревшие пни вернули бандита в чувство. Ненадолго.
Он замычал, пытаясь занять удобную позу и увидеть свет, но кровоточащие глазницы ныли, чесались и не позволяли взглянуть на мир. Порванные сучком губы и разодранная гортань выдавали клокочущие звуки. Жизнь уходила из человека.
И тут над его окровавленной головой раздался человеческий голос:
– Жалеешь?
– Что-о… к… то? – прогундосил Чернохвост, волоча культи ног и со стоном заваливаясь на спину.
– Зря ты все это затеял. Теперь гнить тут будешь и червей лакомить. Сидел бы в своей Рудне и носа не показывал. – Данила поборол отвращение от вида раненого и, что-то прикидывая в уме и глядя на опушку Леса, стал снимать с себя снарягу и оружие. – Мне от тебя кое-что нужно услышать, Чернохвост. Это очень важно для меня…
– …Хто… ты-ы… – хрипло промычал бандит, булькая кровью изо рта.
– Это я, Трэш. Слышал, поди?
Умирающий кивнул. Тело бедняги дрожало и, похоже, начинало агонизировать. Данила сложил в кучу рюкзак, все оружие, даже холодное, снял брезентовую куртку и остался почти в нижнем белье: бандана цвета «хаки», тельняшка, военные штаны от комбеза, мокасины.
– Хреново? Могу помочь, хотя ты не заслуживаешь этого, – сказал Трэш и, заметив согласие бандита, продолжил: – Я дам тебе «туза», и ты сам уйдешь в мир иной, сладко и спокойно. Но я хочу узнать, встречал ли ты когда-нибудь военного с фамилией Топорков. Зовут Никита. Позывной Истребитель.
Данила застонал, заиграл желваками и закрыл глаза, увидев отрицательный жест Чернохвоста. Как так? Нет! Не может такого быть, чтобы не видел, не слышал. Может, хоть что-то?
– Соберись, Чернохвост. Ты слышишь меня?
Бандит помедлил, кивнул. Хрип и клокотание в горле усилились. Данила схватил свой рюкзак и подоткнул его под голову раненого. А то копыта прямо сейчас откинет, захлебнувшись кровякой.
– Вспоминай, Чернохвост. Топорков. Никита. Истребитель. 40–45 лет. Военный. Хотя… – Трэш задумался и продолжил: – Может, и не вояка. Другой какой военной группировки. А? Думай.
Бандит молчал, шаря рукой с выбитыми пальцами по золе и холодным углям, загребая пепел и песок просеки под себя. Парень услышал гул от опушки, заметил тревожный шелест и движения Леса, просящего вернуть ему его добычу. Где-то там, в жутких кустах, валялись рюкзак бандита, тотем, оружие. Сейчас Трэш встанет, пойдет и возьмет все это. Но сначала инфа. Это самое важное и дорогое.
– Ты с Рудни. Это район атомной станции. Там уже почти полвека зона отчуждения и закрытый сектор. Вотчина сталкеров и вояк. Неужели ты не слышал про отряд спецназа ГРУ? Что?.. Говори-и… – Данила встрепенулся, увидев, как Чернохвост вздрогнул и закивал. В этот миг в глазах парня все замигало, виски загудели, а конечности одеревенели от напряжения. – Ну-у?
– Был… такой… по… похож… Ник… Ник…
– Никита? – Данила аж тряхнул бандита, отчего тот сморщился и замотал головой в стороны.
– Нет… Ник… клик… кликуха. Стражи они… групп… пиро… новая…
– Понял, понял тебя, Чернохвостик! Так он жив? Он в Рудне?
– Да… был… видел… крутой… мен… не Ис… Истре…
– Не Истребитель? Другой позывной? Понял. Ник?
– Ник… нейм… Видел… был.
– Он жив? Почему «был»? Он есть? – Трэш привстал на коленях, вытягивая бандита на себя.
– Д-да… Есть.
Данила отпустил Чернохвоста и минуту молчал, тяжело дыша. Он жив! Жив батя. И я найду его. Рудня. Стражи. Ник. Ясно.
– Ту… туз-з… – прохрипел бандит, задыхаясь.
– Да-да, я помню. – Трэш пошарил в рюкзаке, развернул лист лопуха, взял горошину зеленого цвета с ноготь величиной и засунул ее в рот умирающего. – На, соси. И уходи в мир другой, Чернохвост. Здесь тебе не место!
Данила поднялся, мельком взглянул на затихающего бандита, рассасывающего гомеопатический анаболик, популярный на Черном рынке и как лекарство, и как наркотик. Теперь он умрет не в мучениях. Пускай. Он сильно помог Трэшу.
Парень осмотрелся, удостоверился, что кругом тихо и безопасно, а затем направился к опушке. Лес шумел и стонал, протягивая к человеку ветки, траву, листья. Еще бы поближе, и он схватил бы жертву. Но произошло нечто невиданное.
Данила еще издалека приметил отдельно росшую сосенку на самом краю Леса и подошел к ней. Былые огонь и жар не повредили ее, зеленые сочные иголочки трехметрового деревца легонько шевелились. Они излучали свежесть, приятный запах и… добро.
Парень специально снял все то, что Лес ненавидит, когда человек входит в него. И остался без оного. Рискуя, но, видимо, зная, что творит. Он не был друидом по сути, но чтил тот лес, любил природу и никогда не делал ему больно. Он чувствовал его, тянулся и не боялся. Уже давно.
Рука парня легла на шершавый ствол сосны. Другая ладонь тоже дотронулась до золотистой шелухи дерева, коснувшись капельки смолы. Данила вздрогнул, но тотчас замер, закрыв глаза. Сосна напряглась, но тут же вернулась в первоначальное спокойное состояние. Пальцами парень ощутил пульсацию под корой дерева, словно дотронулся до грубого тела животного. Деревце и так было живое.
Данила начал шептать какие-то слова – не то молитву, не то заклинание или просьбу. Он слился с растением в ментале, влился в него сам и пустил его в себя.
Так продолжалось несколько минут. Но вот Трэш опустил руки, нежно погладил одну из веток, проведя ладонью по пушистым иголкам, и отошел. Приблизившись к крайним кустам и деревьям, он улыбнулся и развел руки, отчего издалека стал похож на крест. И – о чудо! – Лес замер, затих, опустив ветви, поникнув травой и листвой, и впустил человека в себя.
