Услышанное лишь подтвердило мои догадки относительно шарлатанства, о чём я и сообщил Ткачу. Но тот с ходу отмёл предложение по-быстрому допросить шамана на предмет мистической хуеты в тайге и продолжить путь:
– Ни за что! Только после обряда.
– Бля, Алексей, это же банальное кидалово.
– Не обеднеешь.
– Как сказать.
– Слушай, – нацелил он в меня указательный палец, – не веришь – дело твоё, а я верю. Если он шут гороховый, так и что с того? Хуже не сделает. А если настоящий шаман, так его шаманство может жизнь нам спасти.
– Слышал бы ты себя в прошлом году.
– Вот именно, что в прошлом. Я за это время такого понасмотрелся – не приведи господи. Вон, – указал Ткач на потирающих скованные кандалами ноги рабынь, – давай у местных спросим, они лучше знают.
– Да, конечно, ещё с ветром поговори.
– Ты, – поднял Ткач за шиворот скуластую плоскомордую девку, – по-нашему балакаешь? Ну?!
Та, напуганная, сжалась в комок и часто затрясла головой.
– Что скажешь про здешнего шамана? Отевах. Слыхала о таком?
Ездовая захлопала раскосыми глазами, переводя взгляд с Ткача на меня и обратно.
– Говори, не бойся, – дал я отмашку.
– Отевах злой, – начала та, будто выплёвывая слова. – Тёмный шаман. Он предал свой род, предал племя. Теперь Шайтан – его племя.
– Да мне один хуй, – парировал Ткач. – Главное, чтобы работало. Есть у этого Отеваха силы?
– Силы есть, – прищурила рассказчица глаза, отчего те превратились в узкие чёрные щёлки. – Большие силы.
Она хотела сказать что-то ещё, но Ткач её прервал:
– Вот и славно. Значит, мы пойдём к нему и заплатим. – Он перевёл взгляд на меня. – Не жмотись. Через две недели вернёмся богачами. Так ведь?
– Ну да.
Открыл нам сам Отевах. После того как сани загнали во двор, а ездовых устроили на подстилке под навесом, мы прошли в крепко сложенный, но почерневший от времени дом. Внутри тоже не блистало, зато было тепло. Шаман жестом предложил нам расположиться на старой медвежьей шкуре, расстеленной прямо на полу возле очага.
– Чем могу, гости дорогие? – поинтересовался он услужливо.
Я посмотрел на старика. Красная, дублёная морозом кожа, тонкая седая бородка клинышком, хитрые глаза-бусинки. Заметно, что Отевах привык видеть в собеседниках лохов, готовых расстаться с последним имуществом, чтобы решить свои проблемы.
– Да вот по тайге прогуляться захотелось, отец, – начал Ткач. – Твоя помощь нужна.
– Далеко идёте?
– Полторы сотни километров, если по прямой.
– Значит, до больших камней. Туда вас она точно не пустит.
– Что за «она»?
– Золотая Баба. Хозяйка этих мест.
– То есть никак? – спросил я, предвидя, что за этим последует.
– Моление, смирение, жертвенность. Золотая Баба пропустит вас, если её как следует ублажить, и задобрить, и накормить.
– Накормить?
– Да. Она питается золотом и кровью. Нужно много золота и крови. Золота… – Глаза у Отеваха разгорелись, а борода затряслась.
– Ну, с золотом понятно, – я усмехнулся, – а кровь…
– Если Бабу просят об удачной охоте или спрашивают имя для сына, достаточно помазать ей губы и глаза кровью добытого зверька. Тогда она сыта, довольна и лучше видит. Но вам нужна настоящая человеческая кровь.
– Любая?
– Лучше ваша. Она напитается вами, и больше ваша кровь ей не понадобится.
– Да ты охуел совсем, старик. – Я привстал.
– Погоди, не кипишуй, – Ткач сделал примирительный жест, – ради такого дела мне своей кровушки не жалко.
– Хорошо, – сразу повеселел шаман, – завтра с рассветом нужно будет совершить это жертвоприношение у меня на капище.
– С рассветом? – переспросил я. – А пораньше никак? Мы всё же золотом башляем, мог бы и поторопить своих духов. Или как их там?
– Хорош! – пихнул меня Ткач локтем в бок.
– Раньше нельзя, – ощерился Отевах. – Баба дары только на рассвете принимает.
– Хуёвый у тебя сервис, отец, – попенял я старикану. – Ладно, теперь расскажи, зачем нам ублажать эту твою Бабу.
– Золотая Баба владеет этими местами испокон веков. Она может превратить час в день, а день в месяц, и тогда для тебя завтра станет вчера, север – югом, а Соликамск – Березниками. Она может сделать тайгу бесконечной, а жизнь мизерной, может превратить твоё ружьё в корягу, а твоего друга в оленя.
Услышанное заставило меня задуматься. Если насчёт Ткача я не беспокоился – трансформация из барана в оленя – не великое дело, то мутные намёки Отеваха на мои блуждания по соликамскому тракту меня напрягли. Откуда он знает?
– Замётано. Где у тебя тут можно кости кинуть? – осмотрелся я в поисках подходящего угла.
– Обычно путники ночуют у меня на чердаке.
– Годится. – Я засунул под мышку парку и направился к указанной Отевахом лестнице наверх.
Шаман ещё долго возился внизу, а потом вышел.
– Как думаешь, что там? – спросил я, поправляя выбившуюся из-под скатанной парки солому.
– Где «там»? – буркнул недовольно Ткач, делая вид, что разбужен моим вопросом.
– В бункере. Какие сокровища ждут нас за стальными вратами?
– Я не знаю.
– Что, и не задумывался никогда?
– Какой в этом прок? Мои думки ничего не изменят.
– Бля, до чего же ты скучный, Алексей. А я вот люблю помечтать. Помнится, в детстве – лет в шесть, наверное, – мне за особое прилежание к Новому году был обещан подарок. Представляешь? Настоящий, мать его, новогодний подарок! Правда, ёлки у нас не было, и про Деда Мороза я первый раз услышал годам к восемнадцати… Но кому они нахуй спёрлись? Подарок – вот что главное. Мне хотелось кинжал. Хотелось безумно, до дрожи, до зубной ломоты. Тот, кто обещал подарок, знал об этом. И я знал, что он знает. Я две недели мечтал о своём кинжале. Непрерывно. Даже ночами мне грезился его стройный, холодный, острый, как жало, клинок. И знаешь, что я получил в новогоднюю ночь? Карамельного петушка на палочке! Я просто охуел. Не мог поверить. У меня в голове не укладывалось. А тот кинжал… Мой кинжал. Он висел на поясе у… Этот гад лыбился, держа у меня перед носом своего сраного петушка, а потом ещё удивлялся, отчего это я – неблагодарный сучёнок – несчастлив.
– Что за кинжал такой?
– Этот, – вынул я из ножен пятнадцатисантиметровый клинок.
– Хм. Так ты всё же его получил?
– Да. Много позже. Снял с трупа своего… благодетеля. Но это было уже не так приятно, как мечтать о нём.
– В последний Новый год я подарил сыну деревянный поезд. Он был счастлив.
– Сколько ему было?
– Три.
– Да… Михаил, кажется?
