Каждому на борту сейчас показалось, что именно на него ринется двадцатипятитонный живой кошмар. Сталкер успел лишь ужаснуться, когда блестящие желто‑зеленые глаза оказались в считаных метрах…
Не прошло и пары секунд, как огромный хвост обрушился на «Зарю», буквально впечатав Мормышку в палубу и походя снеся с юта Кощея.
Сверху на него обрушилась массивная туша чудовища.
«Я уже, считай, мертв!» – промелькнула в голове мысль.
Когда монстр, поднявший новую волну, развернулся, раскрыл чудовищную пасть и ринулся на Мормышку, тот попытался увернуться, но хитиновые челюсти с легкостью сомкнулись на теле и начали рвать сталкера.
– Да сделайте же что‑нибудь, черт бы вас побрал! – орал из‑за борта Скрипач. – Да помогите же, братья, вашу мать!
Тварь приближалась. Ее движения были отточены и ловки. Ее броня – неуязвима. Пули расчертили хитин глубокими бороздами, а тварь даже не шелохнулась. Тело в пасти уже не дергалось…
– Еще стреляй! – рявкнул Шквал.
– На дракса ПТУРС нужен!
Шквал, кое‑что вспомнив, ринулся вниз, благодаря себя за то, что сегодня взял эту вещь с собой.
За те полминуты, пока его не было на палубе, ситуация накалилась. Жук орал матерно с кормы бота все неприличные слова, какие мог вспомнить, потрясая опустошенным автоматом в сторону дракса. Ошалевший от надвигающейся неизбежной смерти Скрипач барахтался рядом с бортом «Зари», вереща, как поросенок.
Из‑под панциря мутанта выдвинулось суставчатое щупальце – противоестественная нелепая конечность.
Щупальце изогнулось и подобно хлысту, занесенному для удара, нависло сверху, словно желая схватить солнце и разломать, раскрошить ненавистный нечисти сияющий диск светила. Похоже, дракс играл с жертвой, перед расправой наслаждаясь последним драматическим моментом удачной охоты.
И тогда Шквал поднял показавшийся очень легким «М‑202» на плечо и выстрелил. Все четыре ракеты ушли под головогрудь, туда, где она переходила в гибкий хвост.
А потом внизу рвануло…
Ракеты взрывались не одновременно, а с секундными паузами, согласно очередности их проникновения в голову подводной твари. И каждый взрыв сотрясал тело монстра, выбрасывая кверху ошметки мяса и фонтаны крови противоестественного зеленого цвета. После третьего взрыва мимо сталкеров пролетело щупальце, похожее на какой‑то кожистый бамбук, усаженный жалами и присосками. А четвертый, последний взрыв выбросил во все стороны облако размолотых в фарш внутренностей.
И все…
Лишь водоворот неспешно крутится там, где вода поглотила тело ужаса Новомосковского моря, только что выплывшего навстречу своей гибели.
И тут из глубины по глазам через толщу воды резанула яркая вспышка. Как будто там, в глубине, исполинский фотограф нажал фотовспышку великанского аппарата. Или рота сварщиков врубила сварочные аппараты. Или разразилась подводная гроза.
Вертикальная молния, яркая, сотканная из множества бледно‑лиловых спиралей, располосовала морскую глубину. Сияние, которое продлилось всего долю секунды. Затем еще молния, и еще.
Раздался тонкий звон, как от приближения комара размером с лошадь, за ним жуткий выдох, похожий на стон, оглушающий плеск – и волна накрыла Шквала с головой.
Рация захрипела, защелкала и умолка. Толстая синяя искра сорвалась со снастей. А затем на месте, где колыхался буй, полыхнул яркий столб света, на вид какого‑то твердого. Необыкновенно мощный, ослепительно‑зеленый, взорвавший, казалось, и сами небеса и заливший пронизывающей своей флуоресценцией воду.
«Это все…» – подумал Шквал, крутя головой, словно контуженный.
Думалось почему‑то отрешенно, будто он смотрел на случившееся со стороны, а не был непосредственным участником разыгрывающейся драмы.
Все, кто был на палубе, попадали на доски, схватились кто за что успел, но это не помогло. Волна прокатилась до кормы, схлынула в море.
«Зарю» развернуло лагом к волне, она покачнулась, но устояла, второй вал воды накрыл их с головой, и после него на палубе оказалось немало червей и улиток.
Один почли перерубленный пополам слизень упал рядом со Шквалом – огромный, старый уже, покрытый слоем тины. Сталкер инстинктивно отшвырнул его ногой к борту, и он закружился на мокрой палубе, как юла.
При распространении взрывной волны в воде все живое размером больше креветки гибнет мгновенно. Скрипач превратился в мешок с переломанными костями за миг до того, как вода над местом взрыва забурлила и взлетела вверх огненным столбом.
«Зарю» подбросило, и тут же бот провалился, подсев под бортовую волну. Вместе с тоннами воды в воздух взмыли серебристые рыбьи тушки, какие‑то непонятные обломки, нити водорослей, желеобразные тела медуз и каракатиц и похожее на дохлую лягушку тело их погибшего товарища.
Через миг взлетевшая в воздух вода обрушилась вниз вместе с рыбой, водорослями, медузами, озерниками и изломанным телом мертвого Скрипача.
Шквал проводил падающий труп непонимающим взглядом, и только когда то, что мгновения назад было их товарищем, ударилось о палубу со звуком, напоминающим шлепок огромной мокрой тряпки, он заорал…
Волна обрушилась на бот и перескочила через него, покрыв палубу сплошным слоем. Потоки хлынули в рубку через открытые иллюминаторы, смывая все, и ухнули по трапу в тесную каюту. Шквал успел ухватиться за леер и удержался на палубе. Взвыв, захлебнулся генератор, но вода успела сделать свое дело – он плюнул зелеными искрами и замолк.
Жук сидел на палубе и крутил головой по сторонам, устоявший на ногах доктор протянул ему руку, да так и замер, глядя куда‑то в пространство.
– Твою мать! – выругался Гамбургер, отплевываясь.
Глаза у него были круглые, на пол‑лица.
– Ох, ничего ж себе…
Измочаленный труп Мормышки качался на волнах лицом вниз, и вода вокруг него окрашивалась красным. Он сейчас более всего напоминал мертвую морскую звезду – руки и ноги его были раскиданы в стороны, а тело нелепо изломано, так что было понятно, что позвоночник разбит в нескольких местах.
Снизу, перед форштевнем, медленно всплывали оглушенные взрывом озерники – три или четыре. Там же колыхались останки Слона. Крестовика нигде не было видно.
Потом они с Жуком поднимали тело Скрипача, и Шквал поразился, насколько тяжелым казался их товарищ. Правильно говорят, что мертвый тяжелее живого. Глаза сталкера были широко открыты, в них не читалось ни муки, ни боли – одно бесконечное удивление. Он лежал на носу между двумя пустыми баллонами, как куча мусора, и голова его нелепо болталась на переломанной шее…
