Вот Гайка прижимает к груди контейнер с «подсолнухом» и уходит кудато с барменом Верблюдом. Ее довольно долго нет - почти сорок минут. На тридцатой минуте ожидания Тигренок начинает психовать. Нервничаю даже я. Мы заказываем еще по сто водки и графин свежевыжатого апельсинового сока.
Наконец Гайка возвращается. Ее глаза сияют довольством. Губы накрашены розовой помадой. В руках она несет мусорный пакет, в котором тесно жмутся друг к другу перетянутые резинками пачки наличности.
- Пересчитай, - просит Гайка. - А то у меня в школе всегда было плохо с арифметикой. - Гайка плюхается на стул напротив Тигренка. - Только лучше не здесь, а в туалете!
- Ясное дело, не здесь, - обиженно говорю я, обводя бар, куда малопомалу подтягивался народ, красноречивым взглядом.
В туалете я быстренько перелопатил выданную сумму - чегочего, а считать купюры старый гребанько Комбат умеет. Что ж, Верблюд был точен. Я рассовал по карманам ту часть суммы, что причиталась нам с Тигренком. Отсчитал жалкую Гайкину долю. И вновь вышел в чадный полумрак бара.
- Ну что. Еще по сто? За удачу? - предложил я, подымая свою емкость.
Гайка и Тигренок отозвались задорным «да!».
- Давайте выпьем за «подсолнухи»… Чтобы их росло в Зоне все больше и больше… И чтобы все они доставались нам! - Эти слова я произнес тоном оргазмирующего оптимиста.
- Лучше давайте за то, чтобы их росло в Зоне ровно три штуки в год. Но чтобы все эти три штуки доставались нам! - поправила меня рассудительная Гайка.
«А ведь мерзавка права! - подумал я. - Вот он - хваленый женский прагматизм!» И я дзынькнул о бок Гайкиной рюмочки своей рюмкой.
Тем временем на невысокой сцене бара появились музыканты. Лабухи.
Один был вокалистом, перед ним стояло старинное электрическое пианино на треноге с надписью «Yamaha».
Другой был гитаристом. Волосатым, испитым, с нахальной рожей дворового пацанабузотера. Кажется, назревало веселье.
- Если кто не в курсе, сегодня день рождения сталкера по имени Панд… Панду - тридцать лет. И у него сорок девятый размер ноги…
Компания, собравшаяся за дальним столиком, одобрительно заревела в дюжину глоток - как видно, Панд бььп гдето среди них и про его сорок девятый размер знали все. Кто из них прозывался Пандом - я понятия не имел.
Вообще в баре на базе «каперов» было фрустрирующе много совсем незнакомых мне рож. Скажем, если в баре на Дикой Территории я знал каждого второго, то здесь я едваедва мог с уверенностью сказать, что вон тот шкет с бритым черепом зовется Носорогом, а вон тот дылда в тельняшке, кажется, Момент. Неужели я старею и теряю хватку?
Тем временем вокалист на сцене закатил глаза к потолку и загнусил чтото очень лирическое и задушевное. До меня донеслось:
…Свой винтарь поцелую и мамины бусы сорву…
Друганов созову, на хабар свое сердце настроою
А иначе зачем на земле этой вечной живу…
Потом музыка стала более ритмичной. И многие из сталкеров - тоже порядочно вдатые, как я теперь понимаю, - пустились в пляс. Кто на медвежий манер, кто на тюлений, а кто и вообще за пределами зоологических сравнений.
Пошли танцевать и мы с Гайкой, оставив Тигренка прислеживать за нашими вещами (и, кстати, бабосами).
Не стану скрывать - народ поглядывал на меня с некоторой завистью. Единственная баба в заведении - и та танцует с этим плюгавеньким, с хвостом, в котором уже полно седых волос.
Еще приятнее мне стало, когда пошел так называемый «медляк»…
Клянусь счастливым носовым платком друга Тополя, к нашему столику стояла четырехметровая очередь из жаждущих потанцевать с нашей Гаечкой. Но Гаечка была непреклонна.
- Все танцы сегодняшнего вечера я обещала вот этому вот товарищу. - С этими словами Гайка церемонно указывала рукой на вашего покорного слугу. - Я перед ним очень виновата. И хотела бы загладить свою вину!
Нужно ли говорить, что я был крайне польщен? Что я простил Гайке все ее грехи, включая будущие? Что я Уже почти созрел сделать ей предложение? Ну не замуж, конечно. Но на чтото вроде, столь же приятное…
А со сцены неслось:
Оглянись, незнакомый прохожий
Мне твой взгляд неподкупный знаком.
Может, зомби ты, правда же, может?
Не всегда мы зомбей узнаем…
Хмельные компании там и тут дружно подпевали солисту, не вставая изза своих уставленных горючим столиков:
Как молоды мы были, как кровососов били,
Как искренне любили и верили в дензнак!
Мда…
А потом мы с Гаечкой пили шампанское. Не помню, как знатоки алкогольных ритуалов называют эту фигню - когда после водки пьют шампанское. Не то «северное сияние», не то «death track»… На второе, конечно, больше похоже по сути. Но и от первого в ощущениях чтото есть… Спишь потом - будто в прошитой разноцветными лучами невесомости паришь…
А потом мы с захмелевшей и явно подавленной масштабами гулянки Гайкой отчаянно целовались в коридоре.
К стыду своему я плохо помню подробности. Но зато помню, что в целом у меня было такое чувство, что губы слегка устали от этого приятного, но все же избыточно подросткового времяпрепровождения и хорошо бы перейти к чемуто посущественней. И мы бы перешли, если бы тем временем не обнаружилось, что Тигренок наш мертвецки пьян и спит лицом в салате «оливье».
Делать нечего - мы с Гайкой, которая оказалась помужски сильной, потащили бездыханное тело моего спасеныша «в номера».
То есть в наш с ним номер.
Тигренок был довольно тяжелым. Он брыкался, мычал чтото невразумительное и хватался за все дверные ручки, перила и выступающие фрагменты интерьера… Снимая с него ботинки возле узкой кровати, рассчитанной на одного полумертвого от усталости сталкера, я опасливо прикидывал - станет ли наш Тигренок блевать или воздержится?
Помню, Гайка чтото шутила по этому поводу. Мы смеялись. И целовались снова. В руках у Гайки была недопитая бутылка пива «Беке»…
…Вон она, кстати, та бутылка. Пустая уже. Лежит возле мусорного ведра, в которое заправлен аккуратный синий пакетик.
Я высушил лицо полотенцем и придирчивым взглядом осмотрел себя в зеркало, что висело над умывальником. Да, на одутловатом, синющном какомто лице отпечаталось все - и пиво, и шампанское, и водка. Такие рожи хорошо снимать для социальной рекламы, в ролике о вреде пьянства, типа «пьяный отец - горе семьи» или «напился, подрался, сломал деревцо - стыдно смотреть людям в лицо»…
Святые угодники! Сколько раз я обещал себе не смешивать? И что?
Моя одежда лежала неопрятной кучей возле стула {на котором она, по идее, должна была бы висеть).
Я вынул из кучи штаны и обшарил карманы - как выяснилось, пропили мы не так уж и много.
