Он бросился следом. Ярость застила ему глаза, иначе он мог бы увидеть, что отбежал «баран» совсем недалеко.
Когда Байрактар прорвался сквозь пихтарник, я встретил его прикладом в лоб. Глаза, только что выпученные от бешенства, закатились. Он рухнул на колени, выронил биту и завалился на меня. Я быстро уложил его на землю, завел руки за спину, стянул в запястьях тремя пластиковыми хомутами для электропроводки. Подобрал биту и врезал ему по башке еще раз – сильно, но аккуратно. Для надежности. Потом бегом вернулся к джипу. Отогнал его задом на пяток метров от бревна, распустил трос с лебедки – немного, пару витков. Трос был сплошь покрыт грязью пополам со смазкой; как видно, лебедкой давным-давно не пользовались. На конце троса крепился маленький литой крюк. Сойдет, хотя я бы предпочел карабин.
О том, как я волок бессознательную, более чем стокилограммовую тушу из лесу, постоянно ожидая, что этот медведь очнется и вцепится в меня клыками, можно было снять целый сюжет для телеканала «Дискавери». Наконец я вытащил его на дорогу, где и бросил ровно между джипом и бревном.
На одну ногу Тагира я нацепил петлю от троса, все еще затянутого на бревне, другую обмотал тросом от лебедки «патрола». Захлестнул крюк за трос, а чтобы он не свалился прежде времени, закрепил пластиковым хомутом. Потом сел в джип и стал медленно подавать его назад.
Когда тросы натянулись, разведя ноги Байрактара под прямо-таки непристойным углом, Тагир очнулся и исступленно заколотил башкой по земле. Я поставил машину на ручник и вылез наружу.
– Привет, борец, – сказал я, опускаясь на одно колено рядом с его лицом. – Умеешь делать шпагат?
Он выпучил налитые кровью глаза и замычал. Кричать в полный голос он не мог, я предусмотрительно заткнул ему рот ветошью и заклеил широким скотчем.
– Ладно, не тужься, это вопрос десятый. Первым будет другой. Догадываешься, что это такое?
Я с нарочитой медлительностью вытащил из ножен кинжал и продемонстрировал Тагиру. Это был отличный боевой кинжал – с длинным, чуть изогнутым на конце темным и грубым клинком, небольшой крестовиной и тяжелой медной рукояткой. Его режущая кромка была не острее, чем у акаэмовского штык-ножа, но острота ему и не требовалась. Кинжал предназначался не для того, чтоб резать. Это было колющее оружие. Я предпочитал наносить им удары сверху вниз. В область ключиц. Или в башку.
Полюбовавшись на возникший в глазах Тагира страх, я легонько, чтоб не продырявить кожу, кольнул его в шею.
– Вижу, что знаешь. Ты ведь многое знаешь, правда? Кто я такой, зачем приехал, кем послан. Я тоже кое-что о тебе разведал. Кем ты был. Кем стал. Поэтому не будем терять времени. Меня интересует, что ты ищешь в развалинах Высокой Дачи и зачем валишь министра Коремина. Выкладывай, нетопырь. Только не вздумай клевать мне мозги. Если заподозрю, что пытаешься заморочить упыриными штучками, проткну кадык.
Я сорвал с его рта скотч, кончиком кинжала выковырнул забитую в пасть тряпку. Он с хрипом втянул воздух через зубы, закашлялся. Первым словом Тагира после того, как он прокашлялся, стало какое-то азербайджанское ругательство, полное шипящих звуков.
– Я тебя не понимаю, ночной. Говори по-русски.
– Ты что творишь? Куда лезешь вообще? Тебе же конец, баран! Конец, понял?!
Он яростно плюнул, целясь мне в лицо, но густая тягучая слюна повисла на нижней губе.
– Диалог не получается, – констатировал я.
Прошагал к джипу и включил лебедку. Совсем ненадолго, но этого хватило. Тагир завыл, быстро и сильно колотя по земле связанными руками, словно оказался на борцовском ковре и попал на болевой прием. Когда я вернулся, то увидел, что его джинсы лопнули по шву. И еще – на них расплывалось мокрое пятно.
Опухшее, исцарапанное в ночной драке лицо было мокро от слез.
– Бессмертные тоже плачут, – сказал я. – И писают в штанишки. Повторяю вопрос…
– Какой вопрос, фашист? – плачуще закричал Байрактар. – Какой, к шайтану, вопрос? То, что ты спрашиваешь, никому нельзя знать. Кто узнает, умрет.
– Кончай пугать, ночной.
– Ночной? Почему ты все время зовешь меня ночной? Разве у вас так называют гульхантеров?
– Гульхантеров у нас называют истребителями. Ночными – упырей. Чаще всего высших.
– Ты дурак, – сказал Тагир, внезапно успокаиваясь. – Ты все перепутал. Или тебя зачем-то обманули. Я не пью кровь. Я ничего не ищу в развалинах. И на министра мне насрать. Министр мутит дела с братом. А я у Джамала наемный работник. Почти раб, понял! Брат принял мою семью, когда мы сбежали из Баку. Только сначала заставил поклясться, что я не буду просить долю в бизнесе.
– Интересно, почему ты сбежал? Дружки убитого патриарха преследовали?
– Да! Я пошел в гульхантеры, чтобы отомстить за младшего брата. Он был великий музыкант, и его загрыз высший. Тогда я поклялся найти этого гада. Я нашел его и зарезал как собаку.
– А клыки взял себе?
– Замолчи, дурак! Клыки я раздробил молотком. В порошок. Яйца, сердце, печень настрогал как бастурму, проткнул шампурами и бросил в костер. Жег его всю ночь, пламя два метра было! Когда достал, там одни угли остались. Все! На следующий день улетел в Россию. Семья уже здесь была.
– Ну допустим, – сказал я с сомнением. – Тогда объясни, зачем сливал кровь у скотины?
Он закрыл глаза и замотал головой:
– Нет, нет, нет.
– Брось отпираться, это видели.
– Нет, нет, нет.
– Почему напал на меня? Ты же действовал заодно с упырихой. Она выманила меня, привела к тебе. А потом ждала, когда ты меня оглушишь, свяжешь и бросишь на съедение.
– Нет, нет, нет.
– Да, мужик, да. Говори.
– Я не могу. Они отомстят. Они всю семью, всю мою семью…
Тагир прикусил губу, потекла кровь. Это было уже слишком. Ни один высший не позволит себе такого. Да, ради личных целей они способны на что угодно. Выставлять себя шутами или идиотами, пресмыкаться, валяться в экскрементах или отдаваться извращенцам, но только не показывать посторонним собственную драгоценную жидкость. Нет. Ни один. Никогда.
Что же я наделал?
Я бросился к джипу. Забыв выключить ручник, проехал на метр вперед, кубарем вылетел наружу и бегом вернулся к Тагиру. Стащил петли с ног, разрезал хомуты на руках. Он почти не реагировал на мои действия. Лежал, уткнувшись лицом в колею, и рыдал. Я поднял его.
– Зачем ты сюда приехал? – выкрикнул он. – Зачем все испортил? Сейчас они всех убьют, всех заразят. Сына, дочерей, жену.
Так вот, значит, на что его подцепили. На страх за семью. Примитивно и надежно.
– Успокойся, знаменосец. Я этого не допущу.
– Ты? Ты не допустишь?
Тагир схватил меня за плечи, начал трясти. Я покорно терпел. Ждал, когда он выпустит пар, чтоб потом спокойно выяснить, кто его шантажирует.