Все, что еще жило в душе, все надежды и чаяния вмиг опали серыми хлопьями. Стало тускло и холодно в этом однокомнатном гробу. Ника укрыла сопящую Леночку потеплее и проговорила:
— Как нам теперь жить?
И вдруг пришло осознание, придавило серой могильной плитой. «Поезжай к маме»… Как она там? Как пережила смерть Светы и внучек? Надо к ней. А вдруг приедет Витя? Он даже не поел, и вид у него был такой измотанный, больной… Он сам советовал перебраться к маме. Одной невыносимо… А вдруг мама…
Проснулась Лена, Ника сунула ей последнюю бутылочку детского молока и вышла на балкон: на термометре — ноль. Снег все падал и падал, начался настоящий снегопад. Поежившись, Ника вернулась. Нет, сейчас идти нельзя.
В кухне она влезла в лужу. Что это? Холодильник разморозился. Отключили свет. Телефон по-прежнему хрипел. Действительно, зачем холодильник, когда зима?
Леночка вела себя на удивление тихо. Ждать. Ника рухнула на стул. За окном поднялся ветер, сорвался, как пес с цепи, и понесся по опустевшим улицам, швыряя в окна то ли снег, то ли пепел. Чтобы не видеть этого, пришлось закрыть шторы.
Громкоговоритель взорвался новым предупреждением: свет и воду будут давать только вечером, два часа с шести до восьми.
В начале шестого в дверь позвонили. Витя! Сердце пропустило несколько ударов, Ника бросила открывать: на пороге стояла мама — бледная, осунувшаяся, вмиг постаревшая. Молча сгребла дочь в объятья и разрыдалась. С ее седых волос стекала вода.
— Что ж ты, нельзя! Это радоактивный снег, идем, обмоешься…
Мама даже не сняла туфли, и на полу, где она ступала, оставались мутные лужи.
Кран захрипел и выплюнул пару капель.
— Все равно. — Женщина махнула рукой, ее вдруг перекосило, она схватилась за сердце. — Вероника, хоть вы у меня остались… А Света… Севастополь… Крыма вообще уже нет! Понимаешь? Клочок зараженной суши. Я даже на могилку к ним сходить не смогу… Никогда.
Мама сбросила мокрое пальто, вытащила Леночку из манежа, прижала и, точно безумная, заходила взад-вперед.
Как и обещали, вечером дали воду и свет. Мама по привычке включила телевизор: одни помехи. Все это время она не разговаривала, пила таблетки от сердца и охала. Себе и Леночке Ника в рюмке водой разводила йод — Витя говорил, что помогает от радиации. Отопления не было, и кутались в шубы.
Ближе к ночи электричество снова отрубили. По пасмурному небу ползали огни прожекторов, завывали сирены, надрывались громкоговорители. Изредка что-то стрекотало вдалеке. Автоматы? Туда-сюда сновали вертолеты. Где-то там Витя. Как он? Жив ли? Дурное предчувствие разрасталось, как раковая опухоль.
Ни на ужин, ни на ночь Витя не пришел. Ничего, он же предупреждал. Комендантский час и все такое, он просто занят.
Когда-нибудь все это закончится, потеплеет, выглянет солнце, и вернется Витя, обязательно вернется. Так себя успокаивала Ника, укладываясь спать. Но сон все не шел. Метались по потолку голубоватые блики фар, врывались чужие голоса и рев моторов.
Утром не потеплело, но ветер порвал тучи, и меж кучевых облаков то и дело выглядывало холодное солнце.
— Идем ко мне, пока нет дождя, — предложила мама. — А то у тебя холодильник пустой, дочка большая, груди ей мало.
Во дворе Ника остолбенела: по тротуарам, палисадникам, дорогам ветер гнал черные, будто обожженные, листья. Деревья стояли голые. Людей не было, будто все вымерли, вдоль дороги, волоча хвост по грязи, брела черно-белая кошка.
Прогромыхала военная машина с брезентовым кузовом, внутри в два ряда сидели солдаты. Привстав на цыпочки, Ника вгляделась в лица, надеясь увидеть мужа. Бледные пятна, сжатые губы, черные провалы глаз. Витя?! Нет, не он. Показалось. Таких машин тысячи.
— Надо молока купить, — вспомнила она и передала Леночку бабушке, — в торце этого дома магазин. Сейчас обойдем…
У магазина толпились военные, курили и нервно сплевывали. Осколки стекол усеивали асфальт. Магазина больше не было — разграбили. Вот о чем Витя говорил! Это что ж теперь… Это все яровые погибли! Урожай картошки, и свеклы, и… А запасы-то подходят к концу. Кто-то сообразил раньше и ограбил магазин.
— Метро не работает, — сообщила мама. — Придется добираться пешком.
У обочины что-то хлюпнуло — Ника вздрогнула. Птица, когда-то бывшая голубем, била крыльями, силясь взлететь, поднимала голову, но веки наползали на глаза, и она тыкалась клювом в грязь.
Появился первый прохожий — осанистый старик, кутающийся в черный плащ. Прошлепал мимо, посмотрел на Леночку с сочувствием. Словно угадав его мысли, девочка расплакалась, вцепилась ручонками в бабушкино пальто.
Возле аптеки было людно: только по улице змеилась очередь человек в сто. При входе дежурили двое автоматчиков в камуфляжной форме. Вот почему Витя не вернулся — у него много работы. Люди в панике, их нужно успокоить и направить, иначе начнутся массовые беспорядки.
У поликлиники тоже толпились, бранились, кричали, сидели на ступеньках и тротуаре, жалобно плакал ребенок. Ника закрыла глаза, и память нарисовала несчастную птицу, пытавшуюся взлететь. Мама остановилась, глубоко вдохнула и вернула Леночку Нике.
— Извини, что-то голова кружится, и тошнит.
— Зачем ты по дождю ходила! — закричала Ника.
— Ничего страшного, это нервы. Всю ночь не спала… и Светочка. — Она снова схватилась за сердце.
Ника поставила Леночку, удержала мать. Девочка тотчас принялась бить ногой по луже.
— Потерпи, еще пара километров осталась… Лена, стой! А ну иди сюда!
Дома мама сразу же побежала в туалет, а Ника в растерянности остановилась посреди просторной комнаты со стенами трехметровой высоты. Массивные шкафы, деревянные кресла, дубовый стол, накрытый белой скатертью. Подсохшая земляника в вазочке. Полки, заваленные книгами вперемешку с емкостями, где хранилась побитая жуками гречка, рис и манная крупа.
— Видишь, как пригодилось, — проговорила подоспевшая мама, — и блокадная школа пригодилась.
Когда началась Великая Отечественная, маме было двенадцать, и жила она в Ленинграде. Голод, безнадега, разруха… она так боялась повторения, что запасала крупы на черный день. Заводились черви, но стратегический запас все равно приумножался.
Ника стянула норковую шапку, а шубу снимать не спешила: изо рта валил пар. Леночка побежала по комнате, поскользнулась на паркете.
— Идем в кухню. Там газ, погреемся, — предложила мама.
Горела конфорка, шумел чайник, Леночка охотилась за жирным черно-белым котом, забившимся под стол.
