круассан дает
Под клюквою развесистой мужик.
Барон Такеда-сан
Потерял и честь, и срам.
Забыл про русский штык,
А штык бить супостата не отвык.
И бравый наш барон
Получил штык в афедрон.
Допрыгался наш бравый фанфарон.
Джентльменов пробило на ржач. Лондон от восторга даже кулаком по столу пристукивает. Джадсон утирает выступившие от хохота слезы. Конан Дойл аплодирует, Черчилль усмехается, только Хорн кривится в какой-то кислой гримасе.
– Слова спиши, Николай Михалыч, – шепчет мне на ухо Гиляровский, обнимая, – это же будет просто фурор. Вся Россия будет петь и хохотать.
– Прекрасное выступление, мистер Гордеев, – Хорн, пошатываясь, делает попытку подняться. – Но мы сюда приехали ознакомиться с боевым опытом вашего подразделения…
Откладываю гитару в сторону, опрокидываю в себя рюмку коньяка, памятуя прекрасный совет Шамхалова – чтобы не мучиться похмельем, заканчивать выпивку коньяком.
– Прошу, джентльмены. Все, как говорят у нас в России, «na mazi».
Перед главной частью заставляю честную компанию выпить еще раз, декламируя:
– Давай, дружок, на посошок!
«Pososhok» джентльменам заходит. Особенно достается Джеку Лондону – великий автор приключенческих романов и будущий создатель «Мартина Идена» еле стоит на ногах, но полон решимости посмотреть, как тренируется русская армия.
– Я должен это увидеть! – говорит он и тут же икает.
Папа Шерлока Холмса, будучи мужчиной крупным и вдобавок ирландцем по крови, лучше справляется с действием алкоголя. Однако и его выдает чуть покачивающаяся, похожая на морскую, походка.
Офицеры – и британец и американец – держатся бодрячком, чувствуется старая школа военных училищ, хотя буквально пару минут назад их нехило так штормило. Хорна, я вообще думал – будет не поднять. А стоило ему лишь узнать, что его ждут дела, моментально очухался и стал трезв как стеклышко.
Профессионал, твою растудыть!
А Черчилль и вовсе выглядит так, словно не пил.
Он доверительно берет меня за руку.
– Господин Гордеев, простите за бестактность, но я хотел бы задать вам один личный вопрос…
– Конечно, – благосклонно киваю я.
– Вы так уверенно меня опознали…
– Так вы все-таки сэр Уинстон Черчилль? – перебиваю я.
– Да, но нахожусь тут инкогнито, и, надеюсь, оно не будет раскрыто до конца поездки. Скажите, вы видели мой портрет в газете?
С сомнением оглядываю его. На более привычных мне фотографиях будущий премьер-министр выглядел совершенно иначе: одутловатый, я бы даже сказал – обрюзгший мужчина с выпирающим брюхом и толстыми щеками. Сейчас он не такой: от былой юношеской стати (я видел его изображение времен молодости, когда он служил в гусарском полку и был поджарым и стройным) осталось немного, но сэру Уинстону еще удается сохранять талию и прическу. Волосы он носит слегка зализанными назад, открывая высокий аристократический лоб.
– Не видел.
– Тогда… – он берет долгую, почти театральную паузу, прежде чем продолжить: – Быть может, вам довелось поучаствовать в бурской войне?
– Увы, ничего не могу сказать вам на сей счет, – развожу руками.
– Вы связаны какой-то тайной? – допытывается Черчилль.
– Нет. Все куда банальнее. Дело в том, что не так давно я получил серьезное ранение. В итоге – амнезия, полная потеря памяти. Несмотря на лечение, она ко мне так и не вернулась…
Черчилля мой ответ как будто радует, с его души словно спадает тяжкий груз, а я вдруг – не знаю почему, но понимаю, что настоящий Гордеев действительно был на той войне, и что они с сэром Уинстоном каким-то образом пересекались во время боевых действий.
На секунду перед глазами возникает картина, подернутая дымкой: железнодорожные пути, мужчина в мундире цвета хаки, ползущий вдоль них, направленная на него винтовка и затравленный взгляд в ответ…
Твою дивизию! Это что получается – Гордеев ушел добровольцем на англо-бурскую войну (в этом как раз нет ничего странного, симпатии русских были на стороне буров. К примеру, очень известный политик Гучков, создатель партии октябристов, тоже стал добровольно сражаться вместе с бурами против англичан) и умудрился взять в плен самого Черчилля?
А он хорош, этот настоящий Гордеев! Не просто офицер, а еще и герой!
Вполне возможно, если бы не мое вселение в его тело, он бы погиб, а так у нас с ним есть шанс исправить кое-что к лучшему в этом мире и в нашей стране!
Жаль, что его память не спешит приходить мне на помощь и лишь иногда, в очень редких случаях, дает такие подсказки.
А может… Может, мне все это лишь показалось…
Стоит ли говорить сэру Уинстону, что я его таки узнал? Пожалуй, нет.
– Show must go on! – выпаливаю вдруг я, и Черчилль удивленно моргает.
Мои бойцы заранее приготовили для почетных гостей что-то вроде помоста и навеса, на крышу которого уложили пучки соломы. Стулья тоже сколотили сами.
И теперь гости рассаживались как им было угодно.
Джек Лондон достает громоздкий фотоаппарат, устанавливает его на треноге. Остальные кладут перед собой блокноты и карандаши.
Я мысленно улыбаюсь про себя. Все это время, пока ждали их приезда, бойцы усиленно готовились по тщательно разработанной программе. Ее итогом должно было стать только одно – пшик, который увезут с собой иностранцы, вместо знаний.
– Что вы собираетесь нам показать? – наклоняется ко мне Джадсон.
– Строевую подготовку.
– Простите, что? – крутит головой американец.
– Обучения военнослужащих в системе боевой подготовки, имеющей целью выработки у них строевой выправки, подтянутости и выносливости, умение правильно и быстро выполнять команды, строевые приемы с оружием и без него, а также подготовка подразделений к слаженным действиям в различных строях, – скороговоркой тарабаню я. – Да не переживайте так, сейчас все увидите своими глазами.
Черчилль покашливает, привлекая к себе мое внимание.
Изображаю готовность услужить по любому поводу.
– Может, водички? Горло промочить…
– Спасибо, не надо. Я слышал, что ваши бойцы занимаются на какой-то polose prepyatstviy, – последние два слова он произносит на русском.
Скорбно вздыхаю.
– Увы, уже неделю как нет.
– А что случилось?
– Понимаете, в том месте появились суслики, больные бешенством. Они уже покусали двух моих солдат, их пришлось отправить в госпиталь.
– Суслики?
– Не знаю точно: суслики или тушканчики… Короче, какие-то грызуны, – широко улыбаюсь во все тридцать два зуба я.
Черчилль смеривает меня недовольным взглядом, не понимая, серьезно я говорю или издеваюсь. А у меня на морде лица застыл тот самый лихой и придурковатый вид, о котором якобы издавал особый указ Петр Первый. Правда, серьезные историки утверждают, что никакого указа в реальности не существовало и это просто исторический анекдот.
– Ну-ну, – улыбается теперь уже сэр Уинстон
