даже понравиться, но только не вам, сэр Уинстон.
– Я вас понял, господин штабс-ротмистр. Есть только одна вещь хуже, чем сражаться с союзниками, и это сражаться без них.
– Приятно иметь дело со столь понимающим собеседником. С вашего позволения я поухаживаю и за другими гостями.
Моими стараниями ужин перерастает в очередную попойку. Запас тостов приходит к концу, и пьем уже просто так.
Заканчивается это тем, что приходят солдаты и растаскивают нетрезвых гостей по койкам, а я иду к себе и, прежде чем упасть в постель, немного сижу с отрешенным видом.
День оказался изматывающим.
Утро встречаю со стаканом свежего капустного рассола. С огромным удовольствием выпиваю его и чувствую, как в тело возвращается жизнь.
Поднимаю взгляд, утыкаюсь в прячущего улыбку ординарца.
– Кузьма, как гости?
– Я пять минут назад осведомлялся. Спят еще.
– Хорошо, – киваю я.
Поднимаюсь на ноги и чувствую, как подо мной качается земля, словно палуба корабля в шторм.
– Готовь завтрак. А я пока пойду будить гостей.
Через четверть часа вся компания снова собирается у меня. Видок у иноземцев еще тот, все явно страдают с похмелья, но хлебнуть рассольчику соглашается только Джадсон. По-моему, ему вообще все равно, что пить, лишь бы жидкость.
– Сейчас бы кофе, – мечтательно закатывает глаза Конан Дойль.
– Такое чувство, будто я уже сдох, – вздыхает Джек Лондон. – Что мы пили?
Я показываю на склад пустых бутылок, которые еще не успел выбросить Кузьма. Их целая гора. М-да, покутили изрядно!
Джек Лондон хватается за голову.
– Никогда! Никогда больше не сяду пить с русскими!
– И воевать…
– Простите, что?
– И воевать с нами тоже не стоит. Поверьте, последствия будут на-а-много хуже, – зловеще улыбаюсь я.
– Америка находится на совсем другом материке. Нам нет дела до ваших внутренних европейских или азиатских разборок.
– Правильно. Вот и продолжайте в том же духе, – улыбаюсь я.
Мне радостно от того, что все закончилось, что чужеземцы уедут от нас, так ничего и не вынюхав. И неважно, что я очень уважительно отношусь к некоторым из них, например, к обоим знаменитым писателям.
Хочу надеяться, что когда-нибудь они сподобятся написать книгу о нашей стране и это не будет лютейшая «клюква».
Вместо кофе у нас сегодня заваренный по особому рецепту чай, и бодрит он не хуже. Однако еда в рот гостям не лезет, и я велю Кузьме собрать гостям завтрак в дорогу.
На память делаем еще одну общую фотографию, и я договариваюсь с Джеком Лондоном, что он специально для меня сделает один отпечаток и оставит его в фотоателье в Ляояне.
– Рад нашему знакомству, – говорю я с улыбкой и с удовольствием пожимаю иностранцам руки. – Если соскучитесь – приезжайте! Встретим как родных!
Как по заказу появляется Скоробут с охапкой пустых бутылок, гостей при его виде аж передергивает. Эту поездку они запомнят надолго.
Интересно, по результатам – не прилетит ли мне потом от начальства? Скорее всего – прилетит, но это нормально, в порядке вещей.
Выходит наш оркестр ложечников и балалаечников, усаживается напротив трех экипажей, в которых повезут гостей назад, в город.
Дирижер – вольноопределяющийся Хрипунов, вздымает вверх руки и… И начинает играть «Дорожная» от группировки «Ленинград», под звуки которой повозки с англичанами и американцами трогаются и катят подальше от нас.
На выезде чуть не происходит небольшая авария: навстречу им выскакивает фургон, до боли напоминающий дилижансы из фильмов про Дикий Запад и ковбоев.
Каким-то чудом кучера успевают в последний миг разъехаться.
Фургон, дребезжа и подпрыгивая, подъезжает ко мне, останавливается. Сидевший на козлах солдат – немолодой, в очках, помогает из него спуститься вольноопределяющемуся, у которого на рукаве красуется белая повязка с красным крестом.
До меня не сразу доходит, что это – женщина, причем в форме. На войне явление весьма и весьма нечастое, я бы даже сказал редкое, гроза – зимой.
Я смотрю на нее как замороченный, когда она вполне четко, по-уставному подходит ко мне, вскидывает руку к козырьку фуражки.
– Вольноопределяющаяся Серебрякова. Прибыла в вашу часть в качестве санитарного инструктора…
Внезапно ее голубые глаза широко раскрываются.
– Николя, это вы?
Гляжу на нее с интересом, надеясь на тайные подсказки от настоящего Гордеева, – но чего нет, того нет.
Тихо как на погосте зимним вечером.
Девушка на вид миленькая – не красотка с ногами до ушей, но очень даже симпатичная.
Хотя, может, причина, по которой она мне нравится, в том, что на фронте не так часто выпадает возможность пообщаться с противоположным полом, и потому для меня сейчас любое создание в юбке – красавица.
Правда, сейчас на девушке галифе, а не юбка, но это так, к слову, тем более с фигурой у вольноопределяющейся полный порядок, форма ей к лицу, и даже в армейских штанах смотрится просто на ять с плюсом!
А так – большеглазенькая (сами глаза – цвета морской синевы), чуток курносая – но это ей идет, стройная, светловолосая…
Ох, чую в ближайшем будущем кучу неприятностей: мои орлы начнут наперебой за ней ухаживать, а там и до драк недалеко.
Тут до меня доходит, что с ответом на ее вопрос я как-то затянул. Не приведи господь – еще примет за тормоза.
– А мы с вами что – знакомы?
Она подозрительно морщит носик. Ясно, от меня за версту тянет выхлопом после посиделок с иностранцами, а «антиполицай» еще не изобрели. Небось, решит, что командир у нее – лютый алкаш, квасит с утра до вечера.
Да… неловко как-то получается…
Слегка отворачиваюсь и стараюсь даже не дышать в ее сторону.
Попытка засчитана в мою пользу. Выражение голубых глаз вольноопределяющейся смягчается.
– Неужели вы меня не помните? Я – Соня, Софья Серебрякова, – сообщает она как нечто общеизвестное.
Хм… где-то я уже слышал это имя и эту фамилию, но никаких эмоций внутри нет. Нет, не знаю.
Виновато пожимаю плечами.
– Прошу простить, Софья…
– Александровна, – подсказывает девушка в форме.
– Прошу покорнейше простить, Софья Александровна, хоть убейте – не помню…
– Но как же так… – очаровательно вздыхает она. – Ваше имение находится рядом с нашим, вы с вашим папенькой и маменькой часто бывали у нас в гостях, пили чай…
Она лукаво улыбается.
– Давайте освежу вашу память.
– Попробуйте.
– После первого курса в училище вы при-ехали в деревню на побывку, катали меня на лодке на пруду. Лодка перевернулась, и мы едва не утонули… Я думала, что такое не забывается! Ну как – вспомнили, да? – в ее словах так много надежды, что очень хочется
