— Почему отстаете? Я же сказал: не успеем до вечера, придется еще один туман переживать.
— Я бы рад, да ноги не идут, и вообще все тело словно ватой набили, слова ваши как будто издалека доносятся.
Тогда профессор стал ругаться. И снова он меня удивил: конечно, ругань я слышал, и не раз, все-таки в России живу, но такого забористого и сложного мата до этого не слышал, в нем было все, что нас окружало, только через призму человеческих отношений, причем самых неестественных. Чувствовалось в нем высшее образование и дореволюционное прошлое. Когда профессор поливал лешего, слова были гораздо добрее, что ли, а сейчас…
В общем, я постарался запомнить все — такое всегда пригодится в хорошей компании.
Сергей Сергеевич остановился и повернулся ко мне. На его лице не было и тени улыбки.
— Я тут подумал и теперь могу сказать, что с вами, юноша, происходит. — Хорошо подумал — по-моему, даже лесу стало стыдно от такого красноречия. — У вас не что иное, как отравление от Дремы, его инопланетный запах может убить, чужд он нам, кроме того, наверняка еще и последствие от долго испытываемого страха, ватные ноги от адреналина, он не сгорел в действии, теперь отравляет изнутри. И еще, видимо, культурологический шок: все, что вы увидели, никак не вписывается в известную вам картину мира. Лечение! — Профессор задумчиво побарабанил пальцами по стволу поваленного дерева и полез в мешок. — Эликсир поможет, но ненадолго, слишком много вы его уже выпили. Что выбираете?
— Между чем и чем?
— Выбор такой: либо эликсир пьете грамм по сто каждый километр, пока не упадете, либо сделаю небольшую примочку, которая поможет…
— Что за примочка?
— Неприятная примочка, — поморщился Сергей Сергеевич. — Называется «Лучший друг гонца»…
— Что это такое?
— Когда ставят ее гонцу, то он бежит до тех пор, пока не прибывает на нужное место или не умирает.
— Тогда лучше самогону. Я еще пожить хочу.
— Вы не понимаете, юноша. — Профессор тем не менее залез в свою котомку и достал бутыль, эликсира в ней плескалось уже на самом донышке, грамм триста, не больше, то есть надолго мне его не хватит. — Самогону мало осталось, в любом случае придется примочку ставить, хоть не наше это изобретение — заморское.
— Заморское?
— Ну, может, не заморское, а из другого мира, суть та же — чужое.
— Из другого мира? Вы все-таки считаете, что они существуют?
— Опять начинается повторение последних слов, видно, у вас это хроническое. — Сергей Сергеевич налил самогонки в кружку и сунул мне в руку. — Полечить бы, да времени нет, смотрите, солнце уже на деревьях виснет. Дело к вечеру, а мы все так же далеки от кордона. Ночевать в лесу придется, а утром с туманом просыпаться…
— Ну уж нет, только не туман. — Я залпом выпил эликсир и посмотрел на небо. Действительно, из-за Дремы мы задержались надолго, день заканчивался. Солнце краснело перед заходом, светило не так ярко, и уже понемногу веяло вечерней прохладой. Вот был день, и его не стало, а перед нами все тот же сухой лес, хоть временами и стали встречаться небольшие зеленые елочки и кустики травы. Конечно, до буйства растительной жизни — той, что показал нам Дрема, — было далеко, но глаза уже отдыхали на свежих зеленых пятнах. — Надеюсь, не опьянею настолько, что идти не смогу.
Я говорил, а сам себе не верил, мне больше всего сейчас хотелось спать. Если бы была возможность, то упал бы прямо на сухую землю и подремал пару часиков. Думаю, это помогло бы мне лучше любого самогона, и уж точно примочка для нерадивого гонца мне не понадобилась бы.
А пока в ногах была все та же вата, к которой примешался эликсир, он зажег огонь в желудке и начат топить слабость.
Профессор зашагал вперед, я за ним, старясь не отставать. Сначала у меня это получалось, и неплохо, после выпитого внутри даже появилась какая-то бодрость, ноги немного отмякли, шли мы неплохо. Правда, недолго.
Уже метров через триста меня повело в сторону. Опьянел…
Только опьянение было странное какое-то: ноги не идут, а голова ясная, все понимаю, и даже то, что профессор не шутит. Если сказал, что ночевать в лесу придется, так и будет. А утром туман придет, из него высунется щупальце, обрызгает меня пищеварительным соком и начнет переваривать. И одежды запасной не осталось, рюкзак пустой, а был полон, когда выезжал из Москвы. Вот умру здесь, и никто не вспомнит.
Меня повело в сторону, я упал, а подняться не смог, как ни пытался. Сергей Сергеевич постоял со мной рядом, глядя, как я безуспешно пытаюсь встать на четвереньки, и горестно сплюнул в сторону:
— Что ж за молодежь такая квелая в нашей стране растет? Вроде и беда не беда, одна отрыжка, а у них уже и сил нет, даже желание жить и то пропало.
— Попрошу не обобщать, — хотел сказать я, но получилось что-то ужасно невразумительное, язык плохо ворочался, но, кажется, профессор понял. — Молодежь она разная, да и я уже не так молод, чтобы ею называться.
— Но как же не обобщать, если здесь, в этом лесу, нет никого вашего возраста, а завтра утром совсем никого не будет? Вы хоть понимаете, что смерть идет за нами следом, дышит в затылок?
— Понимаю, только сделать ничего не могу, ноги не идут. И что значит идет за нами? Насколько я понимаю, она как раз нас ждет впереди. И чем быстрее мы пойдем, тем быстрее до нее дойдем.
— Не так все. Смерть впереди, тут я действительно неудачно выразился, нотам же и укрытие, а встречать туман, не спрятавшись за стены, — самоубийство.
— Сожалею, но идти быстрее не смогу.
— Сможете, только для этого придется использовать лучшего друга гонца…
— Не надо ничего придумывать, я немного отдохну и пойду…
— А выхода нет, — развел руками Сергей Сергеевич. — Не хочется мне погибать, а бросить вас, юноша, не могу, слово дал.
Все это время он рылся в карманах. Наконец что-то нашел и приставил к моей филейной части, несмотря на все мои попытки ему помешать. Укололо не сильно. Я даже успокоился. А зря…
Не знаю, что за мир такой он придумал, но, похоже, с гонцами они умели управляться. Уже через пару минут я понял выражение «шило в заднице» буквально. Понесся так, что теперь уже профессор не мог меня догнать. И не потому, что мне хотелось бежать, а потому, что не мчаться вперед просто не мог. Боль была адская!
Я несся вперед, подвывая и матерясь, но остановиться и снять эту штуку, удобно устроившуюся у меня на комбинезоне, не мог. Не получалось. Какая-то сила не давала этого сделать. Стоило только руку немного назад отвести, то боль становилась такой, что невозможно было терпеть.
Еще я понял, что такое стимул. Изобрели его в Древней Греции, чтобы упрямых и ленивых животных погонять. Представлял он собой деревянную или костяную палочку, один конец которой остро заточен, вот его и втыкали бедному животному в мягкое место. И осел бежал, как я, и чувствовал, наверно, себя так же.
