Эрик Рассел - И послышался голос…

Тропа медленно, но упрямо поднималась в гору. Джунгли вокруг были такие же непроходимые и грозные, но уменьшилось количество раскидистых деревьев. Просветы в листве стали шире и попадались все чаще, и на освещенных участках тропы жгучие лучи голубого солнца обдавали людей нестерпимым жаром. От пота у них слиплись волосы, взмокли спины. Становилось душно; казалось, будто с подъемом воздух уплотняется, а не разрежается, как того следовало бы ожидать.

Незадолго до полудня миссис Михалич отказалась идти дальше.

Она опустилась на ствол упавшего дерева, лицо ее выражало тупую покорность судьбе, стекла очков запотели.

– Мои ноги.

– Болеть двои ноги, мамушка? – обеспокоено спросил Григор.

– Мои ноги конец. – Она сбросила туфли и глубоко вздохнула. – Ходидь больше не мошно.

Тут подошел замыкавший шествие Кесслер и вернулся назад Саймс. Все столпились вокруг миссис Михалич.

– Что случилось? – спросил Саймс.

– Говорит, что у нее разболелись ноги, – ответил Молит.

– Тогда немного отдохнем, – твердо сказал Саймс, не показывая виду, насколько его огорчает эта вынужденная задержка. – Быть может, мы даже выгадаем, если будем почаще останавливаться.

– Много лучше без меня, – твердо произнесла миссис Михалич. – Вы пойдем дальше. Я оздавайзя.

– Что? Бросить вас здесь одну?

– Не одну, – заявил Григор и решительно уселся рядом с женой. – Я оздавайзя доже.

– Чтобы обречь себя на верную смерть, – с сарказмом заметил Саймс.

– Умирать вмезде, – резко возразил Григор, точно это раз и навсегда решало вопрос.

Ее толстые пальцы с нежностью погладили его руку.

– Не нушна оздавадзя для меня, Григор. Ды иди дальше.

– Я оздавайзя, – упрямо повторил Григор.

– Мы останемся все, – заявил Саймс тоном, не терпящим возражения. Он глянул на часы. – Посмотрим, в какой мы будем форме через час. А пока можно и перекусить. – Его взгляд скользнул по спутникам и остановился на Молите. Немного повременив, он раздраженно спросил:

– А ты-то из-за чего маешься? Брось-ка, приятель, эти штучки! Нечего стоять с таким видом, будто вот-вот с головой да в омут!

– Я… Я…

– Послушай, Билл, – промолвил Саймс. – Если хочешь сказать что-нибудь дельное – выкладывай. А жалобы можешь оставить при себе.

Молит, вконец смутившись, выпалил:

– Давно, еще в спортивной школе, меня считали хорошим массажистом.

– Ну и что?

Стараясь не встретиться взглядом с миссис Михалич, он быстро проговорил:

– Я умею снимать усталость ног.

– Правда? – лицо Саймса засветилось надеждой. – Клянусь всевышним, это же для нас спасение. Как по твоему, ты сумел бы помочь миссис Михалич?

– Если она разрешит мне попробовать.

– Конечно, разрешит. – Саймс взглянул на нее. – Ведь вы согласны?

– Мамушка, ды ведь зоглазная? – умоляюще спросил Григор, подтолкнув ее локтем.

– Я доздавлядь много друднозди, – запротестовала она.

– Этих трудностей, будь они прокляты, станет куда больше, если сидеть сложа руки, вместо того чтобы двигаться к цели, – сказал Саймс и повернулся к Молиту:

– Билл, постарайся помочь ей.

– Перво-наперво мне нужна чуть теплая вода, – сказал Молит. – Пожалуй, мы…

Тут его перебил Сэмми Файнстоун.

– Воды предостаточно в том ручье, что остался позади, ярдах в трехстах отсюда. – Он порылся в куче беспорядочно сваленных мешков с поклажей и нашел брезентовое ведерко. – Пойду принесу.

– Ну нет, один вы не пойдете! – с неожиданной жесткостью остановил его Саймс. – Ведро воды не стоит человеческой жизни. – Он быстро повернулся к Кесслеру. – Пойдешь с ним, Макс. На всякий случай.

Они ушли и вскоре вернулись с двумя баллонами воды, уже согретой дневным пеклом. Миссис Михалич робко опустила в ведерко свои распухшие ноги и минут двадцать они отмокали. Потом она кое-как вытерла их, и Молит зажал одну ее ногу между коленями, точно ногу лошади, которую собираются подковать.

Молит взялся за дело с профессиональной ловкостью: он сгибал и разгибал ногу, разминал суставы, массировал пальцами связки и мышцы. Прошло немало времени, пока довольный достигнутым результатом, он принялся за другую ногу и проделал с ней то же самое.

– У кого походная аптечка?

– У меня.

Сэмми передал ему сумку.

Молит расстегнул молнию водонепроницаемого чехла, быстро перебрал какие-то пакетики, свертки, банки и запечатанные пузырьки, нашел эфир и плеснул немного жидкости на обе ноги.

– Ах! – У миссис Михалич перехватило дыхание. – Она холодный, как лед.

– Быстро испаряется, – объяснил Молит.

Он открыл банку с вазелином, обильно смазал им изнутри ее туфли на толстой подошве, хорошенько отбил деревянной палкой пропитавшуюся жиром кожу, еще раз смазал туфли изнутри вазелином и стал сгибать и разгибать то одну, то другую подошву, пока ему не удалось при сгибании легко свести носы туфель с каблуками. Тогда он отдал их миссис Михалич.

– Примерьте. Только туго не зашнуровывайте. Пусть они сидят посвободнее.

Она обулась, как он велел, встала и немного прошлась. Ее глаза засияли от восторженного удивления, и впервые Молит заметил, что они у нее ясные и голубые, как у куклы.

– Зами-ша-дильна! – сообщила она. Она сделала еще несколько шагов, радуясь, как ребенок, словно каким-то чудом ей достались новые ноги. – Мой большой зпазиба!

– Мой доше, – с огромным облегчением проговорил Григор.

– Да будет вам, – оказал Молит. – Не за что.

Дня два назад он бы рявкнул: «Нишиво ездь за шило зпазиба».

А сейчас у него почему-то язык не повернулся сказать что-нибудь эдакое. Широкое крестьянское лицо Григора выражало такую трогательную благодарность. А в мозгу Молита снова и снова, сменяя друг друга, звучали услышанные им недавно фразы:

«Удача тут ни при чем».

«Ведро воды не стоит человеческой жизни».

«Много лудше без меня».

«Я оздавайзя».

И они действительно собирались остаться одни в этих страшных джунглях, чтобы бок о бок ждать неминуемой гибели.

Да, век живи, век учись…

День четвертый, пятый, шестой, седьмой. Длина всего пройденного пути неизвестна. Продвинулись к северу миль на пятьдесят. Они брели так неделю, но им казалось, что прошел уже месяц, а то и больше. В их представлении покинутая ими космошлюпка находилась все равно что на другой планете.

А на рассвете восьмого дня Саймс заставил их пуститься в путь пораньше, пребывая в милосердном неведении, что пробил его час.

Он опять свернул на боковую тропинку: если верить компасу, идти по ней было для них удобнее, чем по той, по которой они шли накануне. Они двигались довольно быстро, чтобы успеть пройти возможно большее расстояние до того времени, когда солнце достигнет зенита и вновь примется жечь их беспощадными лучами.