Привычная дверь… лифт, едва тащащийся наверх… еще дверь.
Привычная темень длинного коридора, дверь в темную… стиралка на ходу мешается…
Дом… милый дом.
Итак… я был дома.
В это было сложно поверить – но я был дома.
Первым делом я прошел не на кухню. Бросил сумку, прошел в спальню – там стоит один из сейфов, их у меня два. Отомкнул дверцу… все было на месте… сталь и черный пластик автоматических винтовок, сине-красные пачки с патронами. Все было на месте, и всего было столько, что прямо сейчас можно устроить небольшую Курскую дугу…
Так, стоп.
Вот так вот крыша и съезжает. А потом – оказывается, что ты прямой последователь юриста Виноградова…[4]
Оставив в покое стволы, я прошел на кухню. Но перед этим я вытащил из креплений и бросил на кровать автоматический «Вепрь-15»…
Что бы ни случилось дальше – теперь меня просто так не возьмут. Я, блин, уральский. И в бараний рог согну кого угодно…
Прошел на кухню, поставил на огонь чайник, сел за стол. Чайник у меня простой, старый, его надо на газу кипятить. Чай тоже предпочитаю по-простому заваривать, никаких пакетиков. От пакетиков вкус какой-то синтетический…
Пока закипало – тщательно, с мылом, вымыл руки.
Бежать?
Смысл? На меня ничего нет, я в лучшем случае свидетель. Правда, свидетель такого, что не приведи господь.
Как-то холодно, отстраненно подумал: начинается… Вот и за нами пришли…
Чайник вскипел. Сыпанул чая, заварил…
Что делать? Я почему-то ни разу не сомневался уже тогда – кончится худо. И надо быть готовым ко всему.
Пока чай настаивался – вышел в коридор, поднял сумку, вжикнул молнией. Деньги были на месте – двести штук, двадцать пачек стодолларовых. Учитывая, что товар за них я привез, а Вадосу деньги были не нужны, получается, деньги теперь мои…
Куда их девать?
Так я и стоял какое-то время в коридоре с сумкой. Потом вернулся на кухню, налил чая, глотнул… и вот тут меня вывернуло. Вывернуло капитально, я едва успел добежать до раковины. Так и стоял, держась за край кухонного гарнитура, – а меня рвало и рвало какой-то слизью…
Проблевался, простите, потом кое-как привел себя в порядок, смыл это все, прополоскал рот. Сел на табуретку – и сидел, думал… только потом хоть убей, не вспомню, о чем. Потом прошел на лоджию… несмотря на то что у меня не видовой пентхаус – этаж высокий и вид с балкона просто шикарный.
Город спокойно спал, горели в ночи одинокие окна… и никто не знал, что в страну пришла беда… и в наш город тоже пришла беда.
Немного лучше стало… по крайней мере не тошнило – и мне пришла в голову еще одна мысль: будет война. Настоящая, большая война. Которая затронет всех нас, затронет и мой родной город.
Мы ведь непуганые… непоротые. В моем городе последний раз война была в восемнадцатом году, да и то ненастоящая, гражданская. А настоящей войны и настоящего врага не было… я даже не знаю, сколько лет не было. И мы не одни такие – подавляющая часть территории России не знает, что такое война, уже сотни лет. Выросли люди, для которых война – это пустой звук, отсутствие войны – само собой разумеющееся. То, что не представляет ценности, потому что это так и должно быть. Страх перед войной атрофировался в поколениях. Вот и Вадос, с которым мы выросли в одном дворе, когда связался с этой Манежкой… он не подумал, что может быть война. Даже после той войны, в которой он участвовал. Он не подумал, что война может прийти в Москву – и он сам открывает ей двери. И словил башкой пулю – одним из первых…
Война…
Город лежал передо мной… трамваи уже не ходили. И город – некому было защитить, кроме нас самих.
А защищать – придется…
С этой мыслью я вернулся в комнату, оставив дверь на лоджию открытой. Поставил компьютер грузиться…
Первый же информационный сайт, на который я зашел, сообщил, что на Манежке больше ста погибших. Текст статьи был откровенно истерическим.
Понятное дело, теперь вся либеральная тусовка на рога встанет…
Сна по-прежнему не было ни в одном глазу. Смысла даже ложиться нет, ворочаться… не засну. А потому я прошел в спальню, достал из сейфа «Моссберг» и зарядил его картечью, поставил у шкафа. Потом начал набивать патронами автоматные…
Москва, Россия
Ночь на 22 февраля 2017 года
В одной из армейских палаток, стоявших на Манежке, сидели министр иностранных дел и премьер-министр России и, обжигаясь, глотали кофе, держа одноразовые стаканчики закоченевшими руками…
Хотите сказать, такого не может быть? Министр иностранных дел и премьер-министр должны пить кофе в Белом доме, или в Кремле, или на Старой площади, но никак не в прорезиненной армейской палатке на шестьдесят мест? Что такого не может быть, потому что мы не проиграли войну, у нас есть нормальная власть, и она обитает не в палатках на морозе, а в Кремле и тому подобных присутственных местах…
Увы… войну мы проиграли, хотя даже не заметили этого.
И министр иностранных дел, и премьер-министр были не настоящими, а из теневого правительства, созданного Координационным советом оппозиции, главным легальным органом, организовавшим это стояние на зимней Манежке. Конечно, за координационным советом стояли другие, и весьма конкретные, непубличные люди и организации – но сам координационный совет должен был в будущем стать заготовкой для правительства новой России. Обновленной России. Европейской России. Такой России, которую видели и о которой мечтали собравшиеся здесь, на Манежке, люди…
Людей было немного. Оппозиция регулярно заявляла о тридцати тысячах человек, но по факту основной костяк составляли пять-семь тысяч человек, находившихся на площади постоянно. Еще столько же приходили время от времени, в основном по выходным. Среди постоянно находящихся тут протестующих немалую часть составляли граждане Украины, также были и белорусы из «Хартии-97». Русские в основном представляли собой либо часть националистического движения, которая после начала событий на Украине переметнулась на украинскую сторону, либо студентов, из числа самых отмороженных.
Оппозиционеры, митингувальники и протестувальники возвели из чего придется баррикады, установили сцену с дорогой аппаратурой и палатки, они всячески пытались копировать украинский Майдан, но получалось копировать откровенно плохо. Любой, кто был на украинском Майдане в 2014 году и теперь смотрел на Манежку, сразу видел разницу.
Во-первых, отношение к людям и сам состав тех, кто собирался здесь и кто был здесь. В Киеве на Майдан приходили все, и стар и млад, как говорится, были женщины. Здесь женщин практически не было, стариков – тоже, в основном молодежь и мужчины среднего возраста. Почти не было студентов – в отличие от Киева, занятий в вузах никто не отменял, и студенты если и приходили, то только по выходным.
Пропускная система тут тоже была – но работала она много жестче, чем в Киеве. Если в Киеве через весь Майдан можно было пройти, то через Манежку – просто так, не по делу, пройти было нельзя. Если в Киеве на Майдане было дело, что и кормили, и лечили бомжей, то тут бомжей отправляли пинком – подальше. Питание, лекарства и все необходимое для Манежки в основном завозилось централизованно, москвичи тоже что-то привозили, но немного. Намного меньше, чем в Киеве. Манежка и Москва в основном были чужими друг другу, и это чувствовалось…
Активных наступательных действий Манежка не предпринимала. Возможно, потому что совсем недалеко, на Красной площади, бушевал и бесновался Антимайдан численностью никак не меньше, чем Манежка. Здесь палаток было меньше, антимайдановцы были устроены куда лучше, и спали они в теплых помещениях, кто-то даже говорил – в Кремле. Но они были опасны, не менее опасны, чем сама Манежка. Белоленточно настроенные корреспонденты развлекались тем, что брали интервью и делали групповые фото участников Антимайдана, делая акцент на азиатских лицах и говоря о том, что Антимайдан носит проплаченный и заказной характер. Это, конечно, было так, но не в большей степени, чем сама Манежка. На Антимайдане было немало людей, которым никто и ничего не платил. Некоторые из них были украинцами, которые помнили, что произошло в их стране, и не хотели повторения. Интервью с одним таким украинцем, уже получившим российское гражданство, показал Первый канал.
Но вернемся в палатку к коротающим время двум государственным мужам. Говорили они, как водится, о судьбе России, а конкретно – о Крыме.
– Гарик, ты приди в себя, – сказал министр иностранных дел, грея руки о почти полный стаканчик с кофе, – Крым отдавать нельзя, несмотря ни на что. Ты же понимаешь, нам нужно хотя бы минимальное общественное согласие. Отдадим – нас же потом прямо в Кремле вздернут.
– Сань, – ответил будущий премьер, – так не получится. Ты хочешь все поменять, ничего при этом не меняя. Крым надо будет отдать. С переходным периодом… не знаю как – но отдать. Это – ворованное. А с ворованным в Европу не принимают.
