Опять эти шапочки. Да что с ними не так?
— Что это за шапки такие? Почему о них никто не хочет говорить? Есть какой-то запрет?
— Запрета нет. — Хранитель вздохнул. — Сама тема не слишком располагает к обсуждению. Впрочем, тебе необходимо знать и об этой стороне действительности тоже.
О'Брилин пару минут молчал, обдумывая, как начать рассказ. Наконец он сказал:
— Мы стараемся хранить покой общества. В основном это удается, десятки лет у нас не было крупных волнений. Ты путешествовал по селам, видел ли ты хоть один замок на двери? Нет. Потому что они не нужны. Сосед не прячет свое добро от соседа, потому что знает, тот чужого не возьмет. Так почти повсеместно, но иногда все же случаются проступки, которые требуют принятия соответствующих мер. Их просто невозможно оставить без внимания. Большинство преступивших закон осознают всю пагубность своих действий. Порой это происходит в запале или по недоразумению. Тех, кого отправляют на принудительные работы на краткий срок, практически не охраняют. Их раскаяние само является гарантией их безопасности для общества. Но так происходит не всегда. Кто-то таит злобу в своей душе. Порой она невелика, но случается, она столь всеобъемлюща, что недалеко до возникновения ментальной волны. Согласитесь, это было бы прискорбно. Целью нашей является не столько наказание виновного, сколько сохранение покоя общества.
— А шапочка-то здесь при чем? — удивился Толик.
— Как раз в ней все и дело. Это экран. Шапочка создает преграду, непреодолимую для эмоций.
— Так вот почему сэнсы не могли обнаружить стрелков! — догадался Толик.
— Именно поэтому. Думаю, в случае с убийством полевых стражников тоже не обошлось без шапочек.
— Получается, что каждый может надеть такую шапку и стать невидимым?
— Вы не понимаете! — Хранитель взволнованно заходил по комнате. — Никто в здравом уме на такое не согласится.
Толик вспомнил страх Нимета перед этой, казалось бы, безобидной вещицей.
— Да что в ней такого? Вы правы, преподобный, я не понимаю. Почему полевой стражник, не боящийся вступить в схватку с врагом, смотрящий в лицо смерти, опасается какой-то шапочки.
— Что смерть? Лишь пересадочная станция. Один из пунктов на пути идущего.
— А что шапочка?
— Шапочка — это одиночество. Представь, что ты абсолютно один в этом мире, и, кроме тебя, никого нет.
Толик на минуту задумался:
— Да это было бы невесело. Очень невесело. Пожалуй, через какое-то время человек, оказавшийся в такой ситуации, взвоет от тоски.
Хранитель кивнул:
— Все мы связаны гораздо более тесно, чем можно было бы подумать. Людское сообщество — как один организм. И весь этот организм объединяет ментальное поле. Сэнсы отлично чувствуют его изменения, но это не значит, что ментальное поле недоступно для других людей. Будь так, люди не могли бы на него воздействовать, а ментальная волна не могла бы воздействовать на умы и настроения.
— Может, это было бы лучше? — сказал Толик.
— Ты в самом деле так думаешь? — удивился О'Брилин. — Тысячи, быть может, миллионы неприкаянных людей, чувствующих себя одинокими? Это было бы ужасно.
— Но человек все равно иногда чувствует себя одиноким.
— И как оно?
— Скверно, — признался Толик.
— И это при том, что по-настоящему одиноким человек не бывает никогда. В глубине души он ощущает, что он не один, что он — часть общества. Ощущает даже тогда, когда считает, что одинок.
Ментальное поле не всегда постоянно. Любой отзвук, любое изменение нашего настроения изменяют общее ментальное поле планеты. Да, в весьма незначительных пределах, но меняют. По сути, из этих самых изменений ментальное поле и состоит. Мы сами его создаем.
— Это как коллективный разум? — улыбнулся Толик.
— Скорее, как коллективное настроение. Каждый его формирует, и каждый получает ответную волну. Как правило, ту, на резонанс с которой настроен. Думайте о хорошем, Анатолий. Попасть в резонанс с недоброй волной — очень скверная штука. Особенно скверная тем, что разорвать этот резонанс человеку очень непросто.
— Если не надеть на него шапку каторжника? — спросил Толик.
— Да. Пожалуй, это единственный случай, когда человеку полезно побыть одному. Почувствовать себя одиноким. От него зависит, куда он сделает следующий шаг. Если сможет вернуть себе безмятежность духа, для него будут открыты любые пути. Если не сможет… — О'Брилин вздохнул. — Тогда, по крайней мере, он не будет усиливать недобрую ментальную волну.
— Но перемены настроения свойственны всем, — сказал Толик.
— Анатолий, я был о вас лучшего мнения. — Хранитель смотрел с укоризной. — Уж не считаете ли вы, что мы спешим изолировать от общества каждого, кто ушиб ногу и по этому поводу высказал десяток-другой эмоциональных предложений?
Толик покраснел.
— Я так совершенно не думаю, — поспешил сказать он.
— А мне показалось, что нечто в этом роде вы сейчас и представили.
Толик покраснел еще больше.
— Шапочка — это крайняя мера, — продолжил О'Брилин, — и применима она может быть лишь к людям, совершившим преступление. И то далеко не ко всем. Что до остальных, мы предпочитаем действовать мягче: убеждение, поиск компромиссов. Свободного человека никто не может принудить надеть шапочку каторжника.
— Получается, стрелки надели их по собственной воле? Или они — сбежавшие каторжники?
— Не знаю. Пока не знаю. Но будьте уверены, я это выясню.
— Спасибо, что все рассказали мне, преподобный, — поблагодарил Толик.
— Пустое. Олди Энц тоже рассказал бы вам о шапочках. Да, этот разговор не доставил бы ему удовольствия, но он не стал бы от вас ничего скрывать.
Толик в этом не сомневался, как не сомневался и в том, что никто не объяснил бы ему суть этого явления так доходчиво, как хранитель.
— Дела кипят, и в это время вы меня посылаете с письмом к наставнику Траю?
— У вас есть другие предложения? Нет? Съездите, старику будет приятно. А думать вы можете и по дороге. Если надумаете что-нибудь интересное, дайте знать через сэнсов. В любом отделении префектуры примут ваше сообщение и направят его по назначению.
Других предложений у Толика не было, он и возражал-то в основном для порядка. Думать он действительно может где угодно.
— Могу я испросить пару дней дополнительно к этой поездке?
— Для чего, если не секрет? — Хранитель удивленно поднял бровь.
— Никакого секрета. Хочу навестить одного из своих земляков, раз уж выдалась поездка в том направлении. Крюк будет не так велик, обернусь за пару дней.
