Стук железных колес слышен четче. Чуть позже сквозь темноту пробилось слабое мерцание. Я видел эту дрезину лишь однажды, но хорошо помню, что представляет она собой довольно комическое и несуразное зрелище. Будто отцы-инженеры позаимствовали ее конструкцию из какого-нибудь мультфильма. Из-за ширины, малых колес и высокой, почти по грудь, обшивки она напоминала поставленный на мелкие шарики кирпич. С неуклюжим клювом спереди а-ля спойлер. Впрочем, это была лишь «моторная» часть — с двумя коромыслами, за которыми надрывали спины селяне. В дрезинном составе таких «кирпичей» было два: спереди и сзади, а между ними — в традиционной компоновке железнодорожных составов — на сцепке тянулись две грузовые платформы. Полагается, с мукой, а не дровами или песком…
Невзирая на четыре «привода», двигался состав медленно, должно быть, на уровне бега трусцой. Какой бы легкой ни была конструкция, а груз и усиленный конвой вес имели пристойный. Натужный скрип коромысел, напоминающий не совсем человеческие всхлипы, меж тем становился все ближе.
— Селюков жалко, — сказал Пернат, — ни за что под раздачу попадут.
Но я не поддержал его, не мог об этом думать. Когда начнется жара, фильтры, отделяющие селян от «догов», работать не будут — уверен. Это, как пел Боярский, «мы уже из жизни вынесли». Добивать их, в отличие от «псяр», конечно, не буду, но если окажутся на линии огня…
Пятьдесят метров. Монотонно скрипит адская колесница, одна фара светит в никуда спереди, другая — сзади, желтого освещения хватает разве на десяток шагов, как раз заметить на рельсе «рубанок».
Тридцать. Из первой коробки видны только головы сидящих конвоиров и четырех рабочих, поочередно то ныряющих, то выныривающих, как поршни в двигателе.
Десять. Огоньки от сигарет, громкий смех после очередной шутки, перекрикивание между конвоирами с первой платформы и последней — вот кто ведет себя непрофессионально.
Кажется, сторожевой что-то выкрикнул, когда луч жидкого света выкрыл бесформенный предмет, лежащий меж шпал. Рукой он вскинул точно, но было поздно. Никитин все высчитал до сантиметра — рвануло ровно под первой и последней дрезинами. Два коротких, мощных взрыва озарили ночь над путями. Платформы подбросило над рельсами приметно на полуметровую высоту. Первую выгнуло, будто она была из мягкой пластмассы, переломило напополам, обуяло огнем. Оторванный, погасший прожектор покатился по ступеням в одиночестве. Рычаги от коромысла забренчали вслед. Передняя ось у дрезины отделилась, железные колеса выстрелили в разные стороны, будто внутри оси сработали пиропатроны. Покореженные, горящие куски металла, взмывшие было к ночному небу, адским звездопадом усевали пространство между колеями. Заднюю дрезину, также охваченную огнем, вычленило от основного состава и отбросило назад. Находящиеся в ней люди тяжелым градом повалились на землю, а саму габаритку перевернуло и шмякнуло об землю вверх дном. Две же каталки с грузом, на которых не распространилась сила взрыва, свергли на сторону остатки авангардного вагона и остановились лишь метрах в двадцати по ходу от нас.
Заряда, как по мне, Никитин не пожалел (я ведь рассчитывал на дезорганизацию конвоя, а не частичное уничтожение), тем не менее, к моему удивлению, добрая половина отряда сопровождения после взрыва осталась дееспособной. Конечно же, это касалось только тех, кому судьба уготовила место на замыкающей платформе. Из тех, кто ехал первым классом в первом вагоне, не осталось даже раненых. Картина там больше напоминала ту, что остается когда переворачивается грузовик, перевозящий мясо.
По ту сторону колеи открыли огонь, зычно застучал никитинский РПК. Кто порасторопнее сразу упали, но таких было мало. Уцелевшие, но окончательно сбитые с толку конвоиры, поняв, что стреляют с той стороны, как выгнанные собаками звери, бросались на нас. Приложившись щекой к прикладу, я шмалил во все, что двигалось, кричало и пыталось покинуть освещенную пламенем железку. Кто-то как заведенный горланил «Не стреляй!», кто-то просто вопил, прижимая кишки к распаханному брюху, кто-то бегал как сумасшедший, ища то ли оружие, то ли части себя. И только пять или шесть стволов из тридцати (таки не простак Никитин, схемка у него была) открыли по нам ответный огонь.
Пули отвратительно зазвякали по рельсу, за которым мы с Пернатом устроили засаду, с глухими шлепками забурялись в землю, шурша входили в щебень, под бетонные шпалы.
— Прикрой, — бросил мне Пернат и, наугад валя из своего помповика, припустил к остаткам пылающего состава.
— Ты куда?! — крикнул я.
На ходу разряжая шотган, Пернат добрался до лежащей колесами вверх платформы. Один из «догов» немного приподнялся от земли, прижимая к плечу «калаш» и целясь в штабиста. Я снял его без труда, одна из трех пуль прошибла ему череп. Еще двое, отстреливаясь, попытались сместиться подальше от освещенного места. Но слишком неумело, сразу видно — энурезники и косари. Служили б в Кировоградской ДШБ, знали бы, что ротный Чебан делает с теми, кто задирает задницу, выполняя команду «Ползком!».
РПК не пугает, он ведь сразу дырявит. Причем одной пулей двоих как иглой просадит. Пока «вованы» задницами сверкали и на меня отвлекались, Никитин встал на колено и нашпиговал этих двоих свинцом.
Спрятавшись за платформой, Пернат перезарядил помповик, что-то выкрикнул Никитину, и майор с Игнатьевым вскочили на ноги. Пригнувшись и продолжая прессинговать оцепеневших конвоиров короткими очередями, не давая тем самым возможности отнять головы от земли, они вместе двинулись на них.
Один из троих оставшихся не выдержал. Заорав, он вскочил на ноги и открыл огонь с положения от бедра. Но, понятное дело, безрезультатно — Игнат попросту прошил его очередью наискось. Второй, поняв, что контратака провалилась, отбросил ствол и дернул в противоположную сторону. Надеялся, что в спину ему стрелять не станут. Пернат дважды передернул затвор, и подхваченное дробью тело вместо шага совершило полет. Взмахнув руками, словно распевая «Харе Кришну», конвоир упал головой на рельс соседней колеи.
— Машинист! — завопил последний из выживших, сложив руки на затылке. — Я — машинист! Не убивайте, я только рабочий!
— Займись им, — кивнул мне на машиниста Никитин. — Вы двое, — к Игнатьеву, Пернату, — на контроль. Бегом! Бегом!
В уме я поблагодарил Никитина. Люди в террористических масках, проводящие тотальную зачистку путем дострела раненых, — зрелище не для моих слабых нервов, честно. Даже после всего, что я пережил, добить раненого, хоть и недруга, мне психологически сложней, чем застрелить пятерых. Уж не знаю, почему так. Да, Рябу в павильоне я добил, но то было другое… Я избавил его от мук, а он меня — от сомнений. Тут же не было никаких сомнений, добивали просто потому, что так надо было. Без всякой философии.
