– Что поделать, Шар, я любвеобилен. Если я не уделю своего тепла хотя бы раз в сутки, то внутренний жар меня просто расплавит. Вас это расстраивает?
– Не то чтобы мне это все равно было, но все же жаль, когда зря такие ресурсы растрачиваются. – Она улыбается, склонив голову набок, она снова владеет собой и излучает обаяние, которым явно умеет пользоваться. Она берет меня за руку и ведет за собой. Я наконец вижу, что она в элегантном сером брючном костюме, крохотная золотая брошь на лацкане, холмики ее грудей рвутся из приталенного жакета, и волосы – я никогда не поверил бы, если бы мне рассказали, что такие короткие волосы можно уложить в стильную прическу.
– Это очень важно, что кому-то не все равно, куда ты себя растрачиваешь, – отвечаю немного невпопад, и мы садимся, по-прежнему держась за руки, на краешек кривоногого диванчика, сидим с прямыми спинами, глядя в глаза друг другу.
– Всегда есть кто-то, кому не все равно, надо только уметь его заметить.
– Что поделать, слеп я сердцем от природы и чутьем волшебным обделен.
– Это практикой постоянной достигается и тренировками многочисленными.
– Мне трудно противиться вашему опыту.
– У меня вовсе нет такого опыта, я сужу об этом по учебникам.
– Такая очаровательная женщина не может судить о любви по учебникам, – убежденно говорю я.
– От вас снова веет жаром.
– Да, мне не на кого было его растратить – отношения с Сарой не вышли за рамки служебных.
– Тяжело вам приходится…
– Хоть вы меня понимаете…
– Это так важно, чтобы хоть кто-то тебя понимал…
– Мне важно, чтобы меня понимали именно вы…
– Я смогу, я психолог по образованию…
– Увы, психология тут плохой помощник… Даже докторская степень вряд ли спасет…
– Вы меня пугаете…
– Мне кажется, вы сами себя пугаете, Шар.
– Нет, я определенно вас боюсь, Ивен.
Ее ладонь жжет мне руку. Я с усилием отрываюсь от ее глаз и опускаю взгляд на ее губы. Они приоткрыты. Они манят меня нестерпимо. Я сошел с ума. Ложбинка под ее пухлой нижней губой – центр вселенной. Мне уже ничего не страшно, и никакие гипновнушения надо мной не властны.
– Вы боитесь не меня – себя…
– Чертов искуситель. – Грубость из ее губ вылетает чудесной музыкой. – Я уже ничего не боюсь, – добавляет она шепотом. И я касаюсь ее губ. Нам не хватает воздуха – мы забываем дышать. До чертиков неудобно сидеть вот так рядом, склонившись друг к другу, и целоваться, как сумасшедшие, не догадываясь сменить позу и обняться наконец. – Ивен… – произносит она хриплым шепотом, и я пью ее жаркое дыхание и снова впиваюсь ей в губы, я каннибал, тысячи поколений поедателей человеческого мяса бурлят во мне, требуя крови, я жадно покусываю ее податливую плоть, ее язык, я целую кончик ее носа, я впиваюсь в ее шею, я исследую губами ее лоб, ее глаза, когда я касаюсь языком восхитительно нежной мочки, она вздрагивает и снова тянется ко мне, ее горячие прикосновения пронзают мою шею насквозь, молнии простреливают меня до самого паха, и мы уже не видим ничего, она умудряется подняться, она целует меня в поднятое ей навстречу лицо, и мои ладони жадно исследуют ее и никак не могут остановиться. И вот уже только жар в голове. Только кровь гулко бухает где-то в огромный тамтам. И я что-то шепчу несуразное, и она отвечает мне тем же, мы не понимаем ни слова, мы говорим на разных языках, и тела наши переводят то, что мы хотим сказать. Кажется, я рву какие-то кружева. Я рычу, как зверь. Ее стон смешивается с моим. Мы где-то плывем, не касаясь земли. Я не понимаю, что я и где я. Жар от меня растекается, грозя сжечь все вокруг. Я не слышу ничего, кроме биения ее тела. Я выключаюсь, на хрен, как сгоревший предохранитель, вспыхиваю в дикой вспышке короткого замыкания, свет от меня виден за сотни миль, и спутники наблюдения наверняка фиксируют странную аномалию. И, приходя в себя среди клубка спутанной одежды, на пушистом полосатом ковре, с прикушенной до крови губой, ноги связаны узлом в штанинах комбинезона, я понимаю: моя жизнь до сих пор – сплошная репетиция, и я родился только что, и этот новый мир мне нравится чертовски. – Ивен, боже мой. – Теплая ладонь нежно касается моей мокрой от пота груди. – Что же это такое, Ивен! Так не может быть!
Ее ладонь прикасается к моим плечам, она едва касается своими длинными пальцами мышц моего живота, гладит шею, ерошит волосы, она исследует меня жадно и пытливо, словно мы не виделись вечность, я понимаю, что так оно и есть, я только что увидел ее, измятую моим диким порывом, она прекрасна в своей наготе, и мне досадно, что я не помню ничего и только хочется снова и снова быть с нею, ощущать ее, слушать ее дыхание и ловить жаркий шепот, невидимая волна подхватывает нас, несет куда-то, в ушах снова шумит, и я тону в ее бездонных глазах.
– Милый… не здесь… – пытается она слабо протестовать, но я уже не понимаю ее, мы тянемся друг к другу и вновь сливаемся в единое целое, слова ничего не значат для нас, мы пьем друг друга, измученные всепоглощающей жаждой, и никак не можем напиться. – Я люблю тебя… люблю… – шепот ее, как далекая капель, едва доносится до меня, и я снова превращаюсь в сверхновую.
Наш путь в ее спальню, на ее шикарную, в колониальном стиле кровать под балдахином, с резными ножками-стойками темного дерева, с белоснежными воздушными перинами, наш путь туда тянется бесконечно долго, каждый сантиметр пути для нас – сокровенное открытие, мы великие исследователи, наши органы чувств – наши измерительные приборы, мы фиксируем наши достижения и покоряем все новые вершины, нам часто не хватает диапазона, и мы включаем в себе новые чувства, мы видим себя насквозь, мы дикие, умирающие от голода животные, мы насыщаем друг друга, и от этого наш голод только растет. Она совершенно неискушенна в любви, я поражаюсь этому, и одновременно это заводит меня все больше, ее страстность искупает все наши огрехи, ее отчаянная решимость, с которой она бросается в омут, смывает с меня остатки разума. И вот мы добираемся до ее белоснежного аэродрома, проваливаемся в волшебную мягкость посадочного поля, пытаемся взлететь вместе, и у нас почти получается, но воздух не держит нас, и мы рушимся вниз, в перепутанные простыни. Я выжат досуха, до последней капли, я уже полный банкрот, и все равно – я никак не могу остановиться. Мы испуганы этим ураганом, Шар истомлена донельзя, но я пускаю в ход свой искусанный язык, и мы вновь бьемся друг с другом в сладкой битве, мы даже стонать уже не в состоянии, мычим невнятно, наконец язык мой немеет, я лишаюсь последнего своего оружия, и мы замираем в полном изнеможении.
38
Не в силах больше пошевелиться, мы лежим рядом, глаза в глаза, приходим в себя потихоньку. Цунами пронеслось по ухоженному жилищу, мы удивленно обозреваем последствия, след наш к постели устлан скомканными деталями гардероба, мой ботинок одиноко стоит на пороге в спальню, смотрит гордо – он один в приличном виде, ему в новинку сдвинутые напольные ковры и оборванные бамбуковые занавеси.
