Я никак не могу насытиться ею, я хочу говорить и говорить и слушать ее шепот, смотреть на запекшиеся губы, я хочу узнавать ее снова и снова. И мы болтаем без перерыва, едва найдя силы открыть глаза, и слушаем друг друга жадно, и стараемся рассказать о себе как можно больше.
– Я поломал твою карьеру, – говорю я.
– Чепуха. – Взгляд ее отсутствует, она сейчас не здесь, она смотрит на меня, пробегает по мне глазами, но не видит. – Какая теперь карьера? Даже если отправят дослуживать в рядовые – это того стоило…
– Правда?
– Конечно, глупый… – Она медленно проводит по мне пальчиком, провожает его глазами. – Я словно родилась заново.
– И я…
– Мужчины лгуны, – убежденно произносит она. – У вас все по-другому. Проще.
– Только не у меня, – заверяю я севшим голосом.
– Ты просто стараешься сделать мне приятно, – сомневается она.
– И это тоже. У меня такое чувство, что в меня зверь вселился. Я хочу тебя до самого донышка. Я даже первый голод не утолил, просто выдохся. Со мной такое впервые. Чем ты меня накормила?
– Так уж и впервые, лгунишка, – тихо смеется она.
– Ты мне не веришь? – Я становлюсь обидчивым, как ребенок, наверное, это смешно со стороны – здоровенный голый мужик с детским обиженным лицом.
– Что ты, милый. Тебе верю. – Она придвигается поближе, мы легонько тремся носами.
– Со мной такое тоже в первый раз. Что бы ты ни думал, маленький ревнивец, – добавляет она с улыбкой, заметив мои глаза. Когда она говорит, ее губы едва касаются моих, я тихо млею от приятной теплой щекотки.
– Это все твоя еда, – не сдаюсь я.
– Обычная еда, клянусь! Немного острая, самые обычные пряности!
Я улыбаюсь, наблюдая за ее расширенными честными глазами.
– Тогда магнитная аномалия, не иначе, – шучу я.
Ее глаза немного тревожны, она больше не сильная леди-офицер, я проник под ее ледяной панцирь и купаюсь в ее тепле.
– Ивен… ты все еще любишь Нику? – спрашивает она и сама боится ответа, мнет ладонями мою руку, которой я непроизвольно стараюсь дотянуться до ее груди.
– Шар, солнце мое! – Я не знаю, как успокоить ее и одновременно дать ей понять, что дороже ее у меня нет сейчас никого, да и не было, оказывается. – Я только тебя люблю. Одну. Бесконечно. Ты с ума меня свела. Ты будешь моей сиделкой, когда я слюни начну пускать?
Она жадно слушает меня, не отводя глаз. Кивает с серьезным видом. Тянется ко мне губами. Я легонько упираюсь ладонью в ее грудь, останавливаю.
– Девочка моя, если ты меня сейчас поцелуешь, я за себя не ручаюсь. Дай мне в себя прийти, сладкая моя… Я пуст, как дырявая фляга…
Она счастливо улыбается, словно вспомнив что-то, маленький провокатор, тянется ладошкой к моему паху и гладит меня нежно, перебирает пальчиками просто так, бесцельно, я понимаю, что вовсе не должен играть роль крутого жеребца сейчас, и ей вовсе не этого сейчас нужно, я отдаюсь усталой неге, мне приятны ее прикосновения, и даже боль в моей многострадальной, черт знает во сколько раз перегруженной мошонке – очередное дополнение к волшебному букету ощущений.
Робот-уборщик нарушает наше уединение, деловито скользит, поправляя ковер, собирая мусор, раскладывая и расправляя нашу одежду. Долго не может сообразить, к чему отнести мой ботинок и куда его пристроить, – он в явном замешательстве: ботинки хозяйки меньше и расставлены в шкафу попарно. Мы тихо смеемся, обнявшись, издеваясь над его глупостью. Уборщик не сдается, пристраивает ботинок у стены возле шкафа, чистит и смазывает его, сверяется с базой данных домашней системы, переставляет его еще раз, открывает шкаф, жужжит, в который раз пересчитывая обувь хозяйки, снова ставит его у стены, но уже ближе ко входу, прилаживает на место оборванную завесу из позвякивающих тихонько бамбуковых звеньев, опять кружит с ботинком в манипуляторе, словно глупая собака с хозяйской тапочкой в зубах.
– Железяка, дай музыку! – приказывает Шармила. – Двадцатый век, блюз по выбору.
Она не перестает меня удивлять. Она щекой устраивается на моей руке, попутно чмокает ее легонько. Басовые звуки плывут отовсюду, их слегка монотонный ритм цепляет меня за душу, он так кстати сейчас. Звуки трубы сплетаются с гитарными аккордами, выбиваются из композиции, мечутся, не находя себе места, обиженно затихают. И гитара победно ввинчивается в небо, распадается звуком падающей мины, кричит победно и устало плачет, а упругий ритм продолжает хлестать стены, вибрировать внутри тугою волной, и хриплый тоскующий голос рождает внутри меня непонятную ностальгию.
– О чем он поет? – спрашиваю я.
– Он тоскует о любимой женщине. Зовет ее назад и говорит, что простит ей все.
– Это все?
– Ну да.
– Не повезло бедняге, – мы смеемся, и я снова целую ее.
Дом угощает нас горячим бульоном. Не вылезая из постели, мы жадно поедаем тосты с сыром и ветчиной. Мы пьем мокко. Мы смеемся, языком собирая крошки с коленей друг друга, я слизываю сладкие капли с ее подбородка, ее постель – наша крепость и наш дом на века, мы держим в ней круговую оборону, мы делаем короткие вылазки в душ, где не столько смываем с себя запах греха, сколько мешаем друг другу, то и дело сталкиваясь губами, руки наши живут сами по себе, мы возвращаемся назад, бродим нагишом, уборщик уже сменил простыни, и мы вновь приземляемся в душистую белизну, и нас уже не выбить оттуда никакой войной.
– Господи, я ведь ненавижу секс, – говорит она мне.
– Кокетка… Ты лучшая любовница, какая может достаться кому-то. Ты богиня!
– Ты смеешься?
– Я люблю тебя.
– Это мне ваше гормональное регулирование… Почему, когда вы идете к девкам в массажный салон, они – шлюхи, а вы – клиенты? А когда я пытаюсь идти в тот же салон и купить мужчину на час, чтобы с ума не сойти, почему так устроено, что я все равно чувствую себя шлюхой?
– Я люблю тебя.
– Почему, когда надо ползти вверх, надо обязательно дать понять начальнику, этому вонючему козлу с волосатыми ногами, что он – лучший на свете любовник, хотя я отмыться потом сутки не могу? Это называется – карьеру делать…
– Я все равно люблю тебя, – повторяю я с улыбкой и целую ее в шею.
– Ненавижу мужчин…
– И меня?
– Кроме тебя. – Она прикасается губами к моей шее, разряд небесного электричества снова пронзает меня. – Ивен, постарайся не дать себя убить, – неожиданно просит она.
– Сладкая моя, не надо об этом. – Я растерян от ее серьезности, уж очень неожиданный переход.
– Пообещай!
– Я люблю тебя!
– Ивен, давай уедем вместе, когда все это кончится?
– Ты глупости говоришь, хорошая моя. Ты говоришь сгоряча. Ты на своем месте. Ты не сможешь без Корпуса.
– Я не смогу без тебя, Ивен…
