— Кто же… отцом был? — прошептал наконец Тизамон.
— Не знаю. Вероятно, ее последний любовник.
— Нет, — ужаснулся Тизамон. — Нет.
— В эти последние дни она только и говорила, что о тебе. Она не предохранялась сознательно, это был ее выбор. — Стенвольд понимал, что вонзает нож в своего собеседника, но он слишком долго носил этот нож на себе, и с каждым днем тот становился все тяжелее.
— Стало быть, эта девочка…
Стенвольд кивнул.
— Но она не похожа!
— Внешностью она, без сомнения, удалась в мать. Отцовская сторона в ней еще не совсем проявилась.
— Выходит, она полукровка.
— Как же иначе.
Тизамон явно хотел сгрести Стенвольда за ворот, но воздержался.
— Что ж ты раньше мне не сказал?
Стенвольд выдерживал его взгляд, не моргая.
— А что бы ты сделал в то время, получив от меня известие, что ненавистная тебе женщина родила от тебя ребенка? Для начала убил бы гонца, а потом, чего доброго, приказал бы и дитя умертвить.
— Нет, нет…
— Нет, говоришь? Полукровку-то? Помесь арахнидки с мантидом? Самый отвратительный из гибридов? Не вздумай даже и отрицать.
— Ты не имел права.
— Какого права? Скрыть ее от тебя или оставить ее в живых? Когда бедная Атрисса скончалась, я встал перед выбором: воспитать девочку как свою дочь или дать ей умереть, как тебе, безусловно, хотелось бы. Должен сознаться, что мантидскую гордость я тогда не принял в расчет.
— Да как ты смеешь…
— Гордость — или, лучше сказать, проклятие вашего злосчастного рода. — Стенвольд сознавал, что заходит слишком далеко, но остановиться уже не мог. — Молот и клещи! В Коллегии, как тебе известно, студентам часто дают задание определить, чем велика каждая раса и чем она отличается от других. Я бы поставил вопрос по-другому: почему мы все такие ущербные? Взять хоть нас с тобой: жуканская уступчивость и мантидская спесь.
— Ты не имел права брать на себя этот выбор!
— А больше некому было. — Стенвольд сделал движение, чтобы взять Тизамона за дублет и тряхнуть хорошенько, но тоже остановился.
— Она выродок. Полукровка. Позор для моей расы и моего рода. Моя дочь…
— Да-да, твоя дочь. Решай теперь сам — поступить с ней так, как ты поступил бы тогда, или взглянуть на вещи шире и смириться с тем, что она существует. И предупреждаю: если ты решишь прибегнуть к насилию, то будешь иметь дело со мной — а возможно, что и с Тото. Знаю-знаю, — добавил Стенвольд, по своему истолковав выражение на лице Тизамона, — это тебе раз плюнуть, но все же…
— Тебе я ничего не сделаю. — Тизамон стал пепельно-серым и постарел лет на сто — Стенвольд впервые видел, чтобы с кем-то из мантидов происходило такое.
— Только мне?
— И ей тоже.
В Тизамоне что-то зрело, и Стенвольд видел, что дело не в дочери-полукровке, а в ее матери. Атрисса умерла без него, и все это время он думал, что она предала их. Стенвольд только теперь сообразил, почему Тизамон остался тогда в Геллероне: не хотел больше видеть Атриссу, не хотел, чтобы его рука оборвала ее жизнь. Для мантида это, пожалуй, и есть любовь. Жукан даже попятился, устрашившись собственной дерзости.
— Мне надо подумать. — Тизамон отвернулся, пряча лицо.
— Прости меня. Я должен был сказать тебе раньше.
— Нет, ты все сделал правильно. Я не понял бы… и кто знает, пойму ли теперь. Я вернусь к вам на рассвете… надеюсь… но сейчас мне нужно побыть одному.
Он медленно побрел куда-то в холмы. Стенвольд, посмотрев ему вслед, вернулся к остальным в глубокой задумчивости и не обратил должного внимания на Танису.
Утром путешествие возобновилось. Стенвольд среди полного молчания вел валкий, хромающий самоход, Ахей и Тото старательно игнорировали друг друга. Сначала Стенвольд решил, что их вражда вызвана смешанной кровью Тото. Но когда молодой механик полез подкрутить что-то сзади, Стенвольд взглянул на Ахея и понял, что все дело в профессии, в столкновении двух разных мировоззрений.
К Танисе — после того, как она бросила Тизамону вызов — Ахей относился с каким-то настороженным уважением, однако она за весь день не произнесла ни слова и жгла Стенвольда взглядом при каждом удобном случае. Вероятно, ждала объяснений относительно Тизамона, но Стенвольд медлил. Мантид так и не пришел; пока Стенвольд вновь не повидается с ним и не поймет, как тот настроен, он ничего не решится ей объяснить. Да, это своего рода предательство, да, перед ней он виноват больше, чем перед Тизамоном — но двадцатилетней дружбой не так легко пренебречь.
Все обернулось хуже некуда, и он рискует потерять все. Что он сделал не так? Возможно ли было принять другое решение там, у смертного ложа Атриссы?
Допустим, он привел бы девочку к Тизамону лет в шесть или в десять. Ох и взъярился бы мантид! За семнадцать лет Стенвольд не раз воображал себе эту картину. Время, разрастаясь, как коралл, постепенно притупило образ — и тем не менее: рискни он проделать это лет десять назад, Тизамон наверняка убил бы и его, и ребенка.
Или нет? Способен ли Тизамон на убийство маленькой девочки, своей родной дочери? Вот, значит, какого мнения Стенвольд о своем старом друге?
Да, такого; да, способен, с тяжелым сердцем признал жукан. Тизамон сделал бы это в приступе ярости и потом, возможно, пожалел бы о содеянном, но родовой гордости он бы не одолел.
Некоторую бодрость вселяло то, что их отряд приближался к цели, хотя плана операции Стенвольд до сих пор не составил. Было ясно даже без следопыта, что осоиды обзавелись транспортом — на земле отпечатались следы шин. Этого Стенвольд как раз и боялся: какая бы машина — или машины — ни везли рабов на восток, они определенно едут быстрее спотыкливого самохода.
— Надо прибавить ходу, — сказал он под вечер Тото — единственному, с кем еще разговаривал без чувства неловкости.
— Легко сказать, мастер… боюсь, колымага этого не переживет. Я и так каждый сустав затянул до предела.
— Ничего, я тебе помогу. Если будем работать всю ночь, авось и выжмем из нее какую-то скорость. И не надо звать меня мастером, ведь мы уже не в Коллегии.
— Хорошо, мастер.
— Тото!
— Ладно. — Тото сделал над собой значительное усилие. — Давайте попробуем.
Идея была сама по себе хорошая, но Стенвольд не предвидел, сколько она вызовет осложнений. Начать с того, что он последние десять лет преподавал историю и занимался политикой, в то время как Тото окончил механический факультет. Вскоре Стенвольд вообще перестал понимать, что делает этот парень, и вынужден был признать, что он, мастер Вершитель, только мешает ему. Из ложной гордости, присущей скорей Тизамону, он некоторое время еще потел и трудился при свете сооруженной Тото газовой лампы.
