Такой порядок был принят уже достаточно давно: сначала говорил сын судьи, как самый молодой, потом «прощенные», следом за ними Дрожжин и Заквасский, и, наконец, завершал прения, подводил итог и выносил решение сам Кислов.
– Мне кажется, – сказал Саша, став предельно сосредоточенным, – что не имеет уже особого значения, что мы с ними сделаем, а подумать надо о другом: раз один отряд сумел добраться до Таганрога, то и для других это не составит проблемы. Поэтому нам следует готовиться к будущим встречам. И эти встречи, судя по взглядам наших соседей, наверняка не будут мирными. А пленным предлагаю дать свободу выбора уйти или остаться. По крайней мере, вы нас учили, что людям надо предоставлять выбор.
«Прощенные» были весьма испуганы перспективой новых посещений города отрядами воинственных захватчиков.
– Но ведь у нас нет как таковой тюрьмы, где их содержать? Ведь и в подвале они не могут все время находиться… Но, может быть, не совсем разумно и отпускать этих пленных? Какую еще напасть они приведут, если их отпустить? – высказалась Ольга Михайловна.
Седовласый старичок с аккуратно стриженной бородкой решительно высказался против кровопролития.
Следующим должен был говорить Заквасский, но шаман уступил свою очередь судье.
– Вот, мой сын полагает, что война неизбежна, что она произойдет в любом случае. У меня в этом тоже нет сомнения, – Дрожжин прокашлялся и заговорил как обычно, мягко и спокойно: – Да, Саша, ты прав, с самого детства мы учили вас, что, по возможности, каждому разумному существу нужно давать выбор. Но также мы рассказывали вам о таком понятии, как необходимость. Существует необходимость быть жестоким к одним во имя милосердия к другим. Эти двое знают, где мы живем, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: глупо давать врагу возможность подготовиться и точно спланировать нападение. Поэтому я решительно не согласен с вариантом, что пленные когда-нибудь покинут Запретную зону. Уничтожение юноши и девушки, конечно, очень печальная, но жестокая необходимость во имя сохранения жизней наших детей.
– Но… ведь вы хотите навязать нам убийство, – старичок поправил очки. – Тогда мы становимся палачами. А я не хочу быть палачом…
Вождь невольно поморщился, слушая пожилого интеллигента.
– Я, Павел Федорович, готов лично взять на себя эту кровь, – речь судьи, ровная, почти убаюкивающая, входила в жесткий диссонанс со смыслом. – Однажды я не побоялся взять на себя подобную ответственность и готов нести этот груз снова. Я не хочу допускать и тени возможности, что наши дети станут рабами безумцев, что построили в Лакедемоновке пародию на древнюю Спарту.
– То есть, – сказал Кислов, – твой вердикт – убить.
– Именно так, – кивнул Дрожжин.
– Понятно, – Кислов перевел взгляд на шамана. – Ну а каково твое мнение, Ян?
– Для нашей общины, – начал шаман, – настали великие времена. Я бы сказал, благословенные времена. С чего я это взял? Когда я находился в море, со мной приключился…
– Ян, – судья впервые повысил голос, – давай ты не будешь сейчас юродствовать!
– Да ладно, Лёня, – Заквасский развел руки. – Ведь в мире все взаимосвязано. И мой понос, и будущая война суть явления одного порядка. На вопрос, что делать с этой парой глупых созданий? Я говорю вам: отпустить. Зачем нам брать на себя их смерти? Зачем держать в себе дерьмо, если его можно выплеснуть на землю, и через год, перебродив, оно превратится в удобрение, которое поможет вырастить что-то полезное или даже необходимое нашему племени. Они вернутся в свой деревенский Лакедемон и расскажут о нас, о том, что мы живем, а они – выживают, о том, что у нас рождаются дети, а у них дети умирают, а тех, что выжили – убивают, о том, что недовольные их законами могут получить приют у нас, как получил беглец. Я думаю, что правители будут сопротивляться и цепляться за прежнее, но жители выберут нас. Их общество просто рассыплется от внутренних противоречий. Теперь о войне и жизнях… – шаман повернулся в сторону Дрожжина. – Вот, что я тебе скажу, Лёня: в сраных конституциях прошлой эпохи словоблуды любили писать о том, что важнее человеческой жизни ничего нет. Верили они собственным опусам или нет, это уже другой вопрос. Но так думать – фатальное заблуждение. Жизнь человека, обремененная лишь заботой о хлебе насущном и примитивных удовольствиях, мало чем отличается от жизни животных. Но ведь мы не жалеем свинью? Мы ее режем и жарим на костре. Важнейшее достояние – это человеческий дух, его сила, а не человеческая жизнь с ее страхами. И если мы будем холить собственные тушки, обзаведемся жирком, то рано или поздно попадем на бойню. Так уже было двадцать один год назад. Поэтому жалеть свои жизни сейчас – это потерять все в будущем: и жизнь, и свободу, и дух, и силу. Этих двоих нужно отпустить и готовиться к войне, – шаман оглядел присутствующих насмешливым взглядом и добавил:
– Я все сказал, хао!
В повисшей тишине раздался робкий голос Павла Федоровича:
– Вы простите меня, конечно, – он явно опасался возражать напрямую кому-либо из могучей тройки. – Но кто вам… э-э-э… есть дал право решать, как распоряжаться жизнью других, кого считать свиньей, а кого человеком?
– Ты, очкарик, прости меня, конечно, но кто у меня… э-э-э… – передразнил Заквасский оппонента. – Кто это право заберет?
– Ян! – строго сказал жрец. – Не переходи, пожалуйста, на личности.
Павел Федорович, жуя губы и краснея как мальчишка, уставился в пол.
– Да уж, Заквасский, – вождь говорил медленно, обдумывая сказанное шаманом. – Ты речи толкаешь так же хорошо, как и прикидываешься дурачком.
– Это весь остальной мир прикидывается дурачком, – ответил Ян. – Но я с тобой спорить не буду.
Кислов тоже не хотел спорить попусту. В его голове возник новый план действий. Изначально вождь собирался настаивать на удержании пленников в качестве заложников, но теперь, стараниями шамана, перед ним раскрылись совсем иные перспективы.
«Да, когда-то мы втроем буквально устроили революцию, вырезав банду Рамзеса. Мы победили, навели свои порядки, – размышлял он. – Прошли годы, в центре города появилась Запретная зона, где власть нашей тройки неоспорима, наша община обросла пока еще тонким слоем традиций и зачатками религии. Может быть, пришло время для экспорта революции? Бесспорно, в долгосрочной перспективе нуклеары сильнее жителей Лакедемоновки и, значит, пришло время объявить себя открытым обществом. Единственный шанс у наших западных соседей – это победить в войне сейчас. И вот этого шанса им дать ни в коем случае нельзя».
– Что ж, хорошо, – вождь осмотрел членов Совета внимательным взглядом. – Теперь выслушайте мое мнение. Мы общество равных, мы справедливое общество. Рядом с нами находится тоталитарный полис, где меньшинство угнетает всех остальных. Если мы не вступим в борьбу с Лакедемоном, то какой от нас прок? Какой пример мы подадим подрастающему поколению? А если мы откажемся от борьбы сегодня, то завтра нас поработят.
