«Молодец Джим! — подумал я. — Рискнёт теперь Женька вспомнить о правах их личностей?»
Женька не рискнул. Трезво оценил обстановку. Один против всех он никогда не шёл. С детства. Только поинтересовался:
— Имя их вождя так и осталось неизвестным?
— Даже Тор его не знает, — ответил я. — Хотя с другими соседними вождями знаком.
— А вообще, что такое Тор? — спросил Бруно. — Как личность. Он тебе ясен?
— Пока ясен, — признался я. — Он считает себя только военным вождём. Не вмешивается в мирный быт. Ищет колдуна. То есть, готов поделиться властью. Справедлив в оценке охотников. Не корыстен. Предусмотрителен в военных решениях. Уважает разведку. А чего ещё надо от власти? Если она дальновидна, справедлива и бескорыстна — это идеальная власть! Тор всё это сочетает. Потому купы и производят впечатление счастливого племени. Если, конечно, не считать налёты урумту…
— То есть, не считать главного! — Фёдор Красный слегка хохотнул и опять пожевал «запорожские» усы. — А как купы относятся к тебе?
— Я у них ничего не прошу.
— И?..
— И не пытаюсь изменить их поведение.
— То есть, не даёшь оснований для плохого отношения?
— Стараюсь.
— Тогда объясни мне вот что… Компьютер сообщил, что ты запросил крупнокалиберный карабин. Зачем?
— Для охоты на ломов. Какие-то громадные мохнатые животные. Племена охотятся на них сообща, допускаю, пистолет их не возьмёт. А увиливать от охоты мне будет неудобно. Я уж вот Бруно по дороге объяснял…
— Ну, карабин тебе не Бруно будет выдавать… — Фёдор усмехнулся. — Зайдёшь перед вылетом. Я пока живу на корабле. А какой-нибудь работе ты своих купов уже учил?
— Меньше, чем хотелось бы, — признался я. И перечислил то немногое в строительстве, что успелось. — Приходится прежде всего заниматься обороной.
— Хотя надо бы — экономикой, — вставил Женька. — А не в войну играть.
— Без обороны там станет не до экономики, — возразил я. — Если бы урумту сожгли хижины, угнали женщин — кому нужны были бы мои экономические советы? И с какими глазами я бы их давал? Странно даже, что приходится это объяснять…
— И вообще… — Фёдор тяжело вздохнул. — Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны… Это ещё великий Руставели подметил.
Женька покосился на командира нашего корабля и умолк. Ни слова больше не произнёс.
Зато, наконец, раскрыл рот Теодор Вебер, молчавший до сих пор.
— Ты упомянул хижины, — произнёс он. — Был ты внутри их? Осматривал?
— Внутрь не был зван. — Я усмехнулся. — Видно, пока не заслужил… Снаружи, понятно, осматривал. Раз уж помогал строить… Так что представление есть.
— Можешь ты это своё представление изложить на бумаге? И лучше с чертёжиком. Чтоб у нас тоже было представление.
— Когда нужно?
— Ну, не горит… — Вебер пожал плечами. — Но рано или поздно придётся заниматься их жильём. Вот жильём для урумту уже пришлось заняться! Так что твоя информация не будет преждевременной.
Никаких особых решений Совет так и не принял. Все согласились с тем, что надо продолжать выполнение отобранного компьютерного варианта. Ни у кого он не вызывал сомнений.
И, наверное, это было самое печальное.
35. Братское кладбище на Рите
После Совета я зашёл за мамой — чтобы вместе отправиться на кладбище. А там уже была полна коробушка: Розита, Светлана — дочь Тушина, медик в Заводском районе, Райко Станев — муж Светланы, начальник завода железобетона. Это из его цехов шли кубики-комнаты по всему материку. Шапочно мы были знакомы — ещё с тех пор, когда я создавал в Заводском районе киберлабораторию. Но в семейном доме встретились впервые. Теперь мы были одной семьёй.
При своём русском имени Светлана выглядела типичной женщиной из Индии: громадные миндалевидные карие глаза, густые чёрные незатейливо причёсанные волосы, смуглый цвет кожи, плавные неторопливые движения полных рук. Горячая южная кровь матери явно забила в ней спокойную русскую кровь Тушина. Казалось, ничего русского нет в этой женщине. Но по-русски говорила она прекрасно.
Райко, напротив, выглядел быстрым, стремительным. Движения его были резки, порывисты, порой суетливы. Чёрный чубчик то и дело метался по лбу. Женщины готовили стол, а Райко всё порывался помочь им, и не всегда удачно.
Я молча понаблюдал это несколько минут, мама заметила мою неподвижность и предложила:
— Пойдёмте вниз. Потом тут закончим. Миша обещал прийти прямо на кладбище.
По пути я забежал в оранжерею, и мне подали готовые букеты.
— Верхова заказала, — объяснил садовод. — Ещё вчера.
Могилы Бируты и Ольги были чистенькие, ухоженные, красивые. Собственно, все могилы на нашем кладбище чисты, все памятники одинаковы — из белого мрамора, привезённого с Плато Ветров, — и только цветы на могилах разнились, и свежие букеты все на особицу.
Когда-то страшно давно, ещё в первой своей жизни, на Земле, перед отправкой в космос, провёл я три недели у Бируты дома, в Меллужи, на Рижском взморье. Бирута тогда возила меня в Ригу, показывала красивейший город, в который я попал впервые, и однажды мы забрели на воинское братское кладбище. Оно поразило меня прежде всего полной одинаковостью строгих скромных могил. Я удивился этому, а Бирута прочитала мне старинные стихи, из которых запомнились несколько строчек:
…Что ж я нынче брожу, как по каменной книге,
Между плитами братского кладбища в Риге?
Белых стен и цементных могил панорама…
Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор…
Перед нею рядами могильные плиты,
А под этими плитами те, кто убиты
Под знамёнами разными, в разные годы,
Но всегда за неё и всегда за свободу…
— Кто писал это? — спросил я тогда.
— Наум Коржавин, — ответила Бирута. — Лучше него никто не написал об этом кладбище.
— Латыш?
— Нет. Русский поэт. Москвич.
И вот теперь перед моими глазами другое братское кладбище, на другой планете, и сама Бирута под стандартной могильной плитой.
Напишет ли кто-нибудь стихи об этом?
Подошёл Тушин — сразу с тремя букетами. Два тихо положил на могилы Бируты и Ольги, постоял возле них и понёс третий букет к могиле Чанды — в самом центре небольшого кладбища. С этих центральных могил оно и начиналось.
Мы молча двинулись за ним — большая для земной общины семья. И только Розита, по крайней мере, официально, ещё не была её членом.
Позже, когда я вышел на кухню сполоснуть руки, мама шепнула мне:
— Как я была бы рада, если бы вы поженились!
