Олег Верещагин - Очищение

Жарко имел в виду реальную проблему, радоваться которой было, если честно, трудновато. Потребление электроэнергии сокращалось, по общим расчетам, через восемь-десять месяцев запитывать можно было только жизненно важные приборы, типа расчетных компьютеров в Думе. Способов получать, как раньше, дешевую электроэнергию, сжигая углеводороды, не существовало, более того, на будущее было принято решение минимизировать предельно добычу нефти и газа с этой целью и искать альтернативные источники. Так, проекты мощных ветряков – они должны были стать отличным подспорьем – уже имелись, были и чертежи приливной гидроэлектростанции. Но, так или иначе, пока что светом люди или обеспечивались как-то сами, или «сидели на централке» по пять часов в день: час с утра и четыре часа вечером. Кроме того, скверно сделанные приборы ломались и горели часто, а заменить их было нечем, большую же часть, основанную на принципе «контролируемого износа»[12], невозможно было и починить.

За указ проголосовало подавляющее большинство. Потом поговорили о перспективах денежной системы: господство карточек и выдач натурой было удобно и… неудобно – парадокс. Для денежной системы решили принять золотой стандарт. Запасов золота в распоряжении Большого Круга, впрочем, было – кот обрыдался, чуть больше ста сорока килограммов, в основном конфискат разного происхождения.

Попросивший слова Северейн, ставший капитаном порта, при поддержке Юрзина еще раз настоятельно потребовал надежной консервации всех кораблей «на будущее». Голландец неплохо освоился в новом обществе (в отличие от японцев – те полностью подчинялись Кругу, но жили отдельной группой на берегу моря и даже пытались в него выходить на разный лов). Для консервации были нужны люди, посему вопрос оставили открытым снова, хотя оба флотских офицера были явно недовольны. Юрзин предоставил подробно проработанный план кругосветной экспедиции на ракетном атомном подводном крейсере «Русь». И этот план приняли на сентябрь. Радиосвязь, хоть и осуществлялась с несколькими пунктами (самым западным из которых был Селенжинск – в силу каких-то природных феноменов с ним удавалось связываться достаточно часто и легко), оставалась крайне ненадежной, телесвязь была блокирована вовсе, и что происходит в мире, было полностью неясно. Посему кругосветка, которую решили поручить возглавить Северейну (он хоть и был «надводным» офицером, но, увы, океаны знал гораздо лучше большинства морских офицеров бывшей РФ, которые большей частью плавали вдоль родных берегов, не больше), была не прихотью моряков, а насущной необходимостью.

В результате на поездку по полям Романов выбрался хотя и без опозданий, как было задумано, к полудню, но не успел ни поесть, ни передохнуть. Он фактически выбежал из подъезда и прыгнул в свой «гусар», держа в правой руке два сплющенных бутерброда с самоделковой колбасой, которые ему сунули по дороге подстерегавшие у столовой поварихи.

Сидевший за рулем Провоторов – с пружинным рыжим чубом из-под казачьей фуражки, которую упрямо сохранял, невзирая на то, что его войско приказало долго жить, – тронул джип с места. Сзади и чуть по бокам подстроились и зарысили четверо верховых дружинников Романова. Трое взрослых и мальчишка-порученец. Романов с удовольствием, которое плохо скрывал, на них оглянулся. Форма была его слабостью всегда. Может быть, именно из-за нее он когда-то и пошел в армию. И теперь возможность создать свою дружину восхитила и увлекла почти по-детски. Если бы не его врожденная деловитость, для Романова существовал бы серьезный риск стать копией Павла Первого, придававшего больше значения внешности солдат, чем их умению воевать.

Личный конвой, дружину Романова, составляли пятьдесят взрослых – в основном бывшие морские пехотинцы – и столько же отобранных Жарко подростков 14–16 лет, порученцы, оруженосцы, разведчики, ученики, будущая армейская элита. «Романовцы» с легкой руки Николая «косили» под конвойцев какого-нибудь белого атамана времен Гражданской. Черные с алым околышем фуражки («суворовские» запасы) с волчьей мордой на косой черно-желто-белой кокарде (постарались женщины), черный верх (рубашки, куртки, полушубки) с черно-желто-белым угольником-шевроном на левом рукаве. Черные штаны с белым узким лампасом – и сапоги, правда не кирза, а тонкое шевро (кстати, местной выделки) с ремнем по верхнему краю голенища. Черные перчатки. Туго плетенные нагайки (страшное оружие ближнего боя) – на кончике пальца. Сидеть в седле как влитому для порученцев было делом чести (тренировки с тщательно подобранными Севергиным конями шли всю зиму, во сколько этот обошлось переломов, ушибов, травм – это был предмет постоянных разборок Романова с медициной). Будь воля Романова – он бы, пожалуй, снарядил конвой и шашками. Но, понимая, что это уже будет понт, ограничился заказом в кузнице тесаков, «джунглевых ножей». А из оружия – старые добрые «парабеллумы» (трофеи со складов мобрезерва) и не «калашниковы», а «СКС», из которых считалось позором не положить десять из десяти в головную мишень на трех сотнях метров без оптики. Легкие камуфлированные накидки использовались только во время боевых операций, которых было уже немало – и еще больше предвиделось впереди.

С особенной гордостью носили форму и служили Романову подростки. Прошлого у этих мальчишек или не было вовсе (не считать же прошлым голод, бродяжничество или подворотни?), или они его зачеркнули. Будущего тоже не было – они делали его сами, сейчас и здесь. Настоящее было настоящим молодых волков, у которых не понять – скалятся они или смеются, дерутся или играют. Походка – как на пружинах, словно не человек, а сжатый комок силы. Жесты – отточенные. Вялотекущий полушуточный конфликт с другими дружинниками – кто круче. Впрочем… не только вялотекущий. С Нового года в поединках погиб один и было ранено трое ребят. Поединки были разрешены официально. И погибший был виновен сам – он оскорбил девушку другого кадета…

Сидя на своем месте и задумчиво разглядывая пакет с бутербродами, Романов вспомнил – отчетливо, всю! – песню, которую сделали практически своим неофициальным гимном мальчишки из его дружины…

Сказать по чести, у Романова было к этой песне двойственное отношение. Хорошая она была, слов нет – и мальчишки пели ее с душой, как говорится. Но ему не очень нравилось думать о своих ребятах как о личной своре. Но что делать – как видно, себя они воспринимали именно так. И Романов не спорил вслух. В конце концов, вот это: «Что стоит вам сделать шаг и вырвать меня из ада, не дав умереть к утру от голода и тоски?!» или «Я несу сквозь помойку и смерть мое право на счастье – протяните же руку и тихо скажите: «Ко мне!» – было абсолютной правдой. Никуда не денешься. Так все и обстояло, хорошо это или плохо…