Но каково!
Канцлер сам, чего он никогда не делал, проводил посетителя до выхода. А тот наверняка даже не понял оказанной ему чести. Чудак человек. И хорошо, что чудак. Такие, сами не подозревая, создают условия, на основе которых люди практичные меняют мир.
Да здравствуют чудаки!
За окном потихоньку начинало светать. Осторожно, словно сама природа не хотела будить уютно спящую женщину.
Неужели все произошло лишь вчера? Чачу вздохнул, вспоминая.
Было очень неловко, казалось, он даже не сможет поднять глаз. В жизни бывало всякое, порою обстоятельства складывались так, что не удавалось сдержать слова, и каждый раз ротмистр чувствовал себя подлецом. Пусть не всегда и не все зависело от него, пусть служба, а часто – бои меняли не только планы, и все-таки… Но никогда ему не было настолько плохо, как сейчас. Тут наложилось все сразу – и собственная инвалидность, и невозможность выполнить обещание, наконец, гибель смутных надежд…
Кому он теперь нужен? Но не явиться было трусостью. Лучше уж приехать, объяснить, нормально попрощаться…
Не потребовалось даже сбегать из госпиталя. На сей раз Чачу был ходячим, и доктор отпустил его без лишних разговоров. Лишь напомнил о необходимости явиться в срок на осмотр и перевязку. Мелькнула мысль уговорить Норта, при брате разговор мог бы быть легче, но достойно ли прятаться за чьей-то спиной?
Формально, да и фактически тоже, ротмистр находился на излечении. Потом ему полагался отпуск по ранению, к которому он мог добавить неиспользованные накопившиеся месяцы, однако за ним согласно чину по-прежнему был закреплен водитель, да и машина считалась одновременно и служебной, и личной. Как пистолет, который оставался с офицером в любое время.
Водитель был весьма кстати, едва ли не впервые в жизни. Обычно Чачу водил сам, но теперь сесть за руль ему было трудно чисто психологически, как и многое другое. Левая кисть превратилась в культяпку. Обмотано, перемотано, и только мизинец да большой палец торчат наружу, а прочих уже нет. Что-то делать левой рукой откровенно боязно. Вообще, по жизни Чачу привык считать себя здоровым крепким человеком, а тут…
Он без особого труда нашел кабинет администратора. Постучал, вошел…
– Извините. Я обещал приехать и сыграть. Приехать смог, а вот играть уже не придется. Так получилось. Извините.
И даже нашел в себе силы взглянуть женщине прямо в глаза.
– Что случилось? – Лалу уставилась на культяпку.
Кому приятно?
– Судьба. Наткнулись на субмарину. В танк попала болванка. Судьба, – повторил Чачу. – Извините. Я поеду…
– Куда же вы? Вам в госпиталь?
– Я, собственно, оттуда. – В голосе Лалу слышалась забота, потому Бат не смог сразу уйти, как хотел вначале. А женщина была уже рядом. Рука ее потянулась к культяпке, однако замерла на полпути. Явно не от брезгливости.
– В общем, я сейчас полностью свободен. Перевязки, осмотры, потом, после отпуска, медкомиссии. Не знаю, что будет. Могут признать ограниченно годным.
– Это плохо? – Лалу смотрела, словно искренне переживала за ротмистра. Или – действительно переживала? Белые субмарины были бичом побережья, и каждый боровшийся с ними в глазах местных жителей являлся героем. Пудураш вообще был здесь самой популярной личностью, сообразно с заслугами.
– Не знаю.
– Бедненький. – Лалу все же коснулась, но не руки, а щеки ротмистра.
Неужели все было только вчера?
Чачу невольно покосился направо. Мог бы не делать этого, так как кожей ощущал девичье тело. Горячее после бурной ночи, доверчиво прильнувшее к нему… Оказывается, это совершенно непередаваемые ощущения, когда голова любимой лежит у тебя на руке. И даже неважно, что рука давно затекла. Подумаешь!
Как все офицеры, ротмистр отнюдь не был аскетом. Только женщины не задерживались в его жизни надолго. Одна-две ночи, и все. Иногда с места срывал приказ или служебные обязанности, гораздо чаще – нежелание связывать себя надолго.
Тут же все было совсем по-другому. Наоборот, расставаться не хотелось. Даже на миг. Хотелось быть всегда рядом, днем и ночью, в крайнем случае – приходить вечером и знать: тебя ждут. Чувство было настолько новым и необычным, что Бат едва не задыхался от нежности. Он и не знал, что бывает такое счастье.
Женщина завозилась, перевернулась на другой бок, и рука стала свободной. Бат осторожно пошевелил ею, разгоняя кровь. Вновь проснулось желание.
Внезапно на самом пороге слышимости где-то снаружи одиноко треснуло. Другой бы мог подумать что угодно, однако ротмистр сразу напрягся. Больше всего звук походил на одиночный выстрел. И пусть дело происходило рядом со ставшим курортным озером-карьером, вдали от всех и всего, подобное настораживало.
Ну не вязался выстрел с царящим здесь покоем! Да и предыдущий опыт учил постоянно быть готовым к худшему.
В царившем полумраке ротмистр не сразу углядел валявшийся на полу ремень с кобурой. Вчера, понятно, было не до аккуратности, и многое было разбросано по всей комнате.
Вроде бы тихо. Но раз возникшее тревожное чувство угасать не желало. В окрестностях наверняка имелось оружие. Что-то было у охранников, что-то у отдыхающих. Вокруг озера раскинулось довольно много домов и маленьких домиков, народа в них полно, и мало ли какие разборки могли возникнуть среди постояльцев! Уже не говоря, что кто-то мог просто выстрелить в воздух от избытка чувств.
И все же, все же…
Показалось или нет, но в отдалении послышался крик. И тут же оборвался. Даже не понять, женский ли, мужской…
Лежать в постели Чачу больше не мог. Он осторожно, стараясь не разбудить Лалу, встал, напялил форменные брюки, переложил ремень с кобурой на ближайшее кресло и шагнул к окну.
Уже заметно светало. Перед глазами лежал пустынный по раннему времени сад с обилием дорог и тропинок. Деревья и кустарники скрывали происходящее за пределами санатория. Даже отсюда, с высоты третьего этажа, можно было разглядеть разве что краешек озера да верхушки росшего вокруг леса. Красивые места! Словно не было никаких войн, радиации, гибели живого… Есть в первозданной природе нечто успокаивающее душу. Даже если к первозданности приложил руку человек. Впрочем, и тревожное в ней тоже имеется. Передаваемые с генами воспоминания о временах, когда предки человека нигде не могли чувствовать себя в безопасности.
– Бат. – Томный голос заставил сердце дрогнуть.
Глаза Лалу были приоткрыты. Женщина еще не проснулась полностью и пребывала где-то между снами и явью.
– Ты что там высматриваешь? Иди ко мне…
– Так, показалось, будто кто-то кричит, – неловко отозвался Чачу.
Он шагнул было к кровати, и тут снова закричали, уже гораздо ближе, и следом за этим грянуло два выстрела. Причем ротмистр мог поклясться – стреляли не из пистолета. Явно сработал автомат, поставленный на одиночный огонь. Но автомат незнакомый, не состоящий на вооружении армии или полиции. И снова тишина.
