Сначала «Волга» развернулась и проехала в обратном направлении примерно с километр (расстояние легко было считать по собственному пульсу, соотнося его с дозволенной в городе скоростью), потом повернула налево, немного постояла перед светофором (где-то рядом стучали отбойные молотки) и рванула дальше, на дистанции в четыре километра последовательно совершив один правый и два левых поворота.
Не вызывало сомнения, что они по-прежнему находятся в черте города. Это подтверждали еле слышные гудки электричек и отзвуки классических мелодий, доносившиеся из Александровского парка. Окажись сейчас в распоряжении Кондакова карта, пропечатанная в путеводителе, и он безошибочно указал бы весь путь следования.
Между тем «Волга» остановилась. Его под руки вывели из салона и, не давая поправить шляпу, втолкнули в какое-то помещение, отвратно пахнущее так называемым казённым домом, то есть смесью ароматов хлорки, бумажной пыли, сигаретного дыма и мышей, усадили на жёсткую скамью с низкой спинкой, а затем где-то совсем рядом лязгнул металлический засов, словно бы салютуя этим звуком долгожданному гостю.
Здесь Кондаков резким движением головы сбросил шляпу, и ему никто не помешал – значит, прибыли на место назначения.
В нескольких метрах от лавки находилась решётка, составлявшая как бы переднюю стенку загончика, в просторечье именуемого «зверинцем» или «обезьянником», а в глубине помещения мелькал милиционер в форме, которого всё время куда-то вызывали, то телефонными звонками, то окриками.
Слева от Кондакова сидел мужчина с накануне разбитой и уже начавшей подживать физиономией (сейчас его одновременно мучили и укоры совести, и похмелье), а справа – девица с бессмысленным взором, вдобавок ещё постоянно икавшая.
Людей, доставивших сюда Кондакова, видно не было – то ли они ушли докладывать руководству об успешно проведённой операции, то ли звонили куда-то, наводя справки о задержанном.
Просидев без дела минут тридцать, Кондаков обратился к милиционеру, в очередной раз вернувшемуся на своё место:
– Да вы хоть наручники с меня снимите! Куда я отсюда сбегу?
– До особого распоряжения не велено, – ответил милиционер. – Кто надевал, тот и снимет.
– А когда меня на допрос вызовут?
– Завтра, завтра… Скоро пойдёшь в камеру, отдохнёшь спокойно. Утром всё выяснится. – Милиционер вновь устремился на чей-то начальственный зов.
Предложение, можно сказать, было заманчивое, отдохнуть не помешало бы, но проблема состояла в том, что Кондаков не собирался оставаться здесь ни до завтра, ни до послезавтра, ни даже до вечера. Его ущемлённая профессиональная гордость требовала сатисфакции, причём немедленной. Сейчас ветеран чувствовал себя так, словно за плечами было не шестьдесят, а самое большее сорок лет и от его решительных действий вновь зависела судьба революции – то ли ангольской, то ли афганской, то ли перуанской.
Кондаков бесцеремонно залез в причёску девицы, неподвижной, словно кукла, отыскал там заколку и, держа её в зубах, легко открыл наручники.
– Урок первый, – сказал он, обращаясь не столько к соседям по камере, сколько к мышам и тараканам, забившимся в щели. – Наручники следует накладывать исключительно на вывернутые за спину верхние конечности.
Затем Кондаков хорошенько встряхнул девицу и тоном, не допускающим возражений, приказал: «Кричи!»
Не меняя выражения лица, она жутко и пронзительно завыла, словно волчица, угодившая в капкан. Когда в дальнем конце коридора послышались быстрые шаги возвращающегося милиционера, Кондаков взвалил воющую девицу на побитого мужика и вместе с ним рухнул на дощатый пол, повидавший на своём веку не меньше горя, чем знаменитая Стена Плача.
Милиционеру, отвечавшему здесь не только за каждую бумажку и каждый предмет, но и за арестованных, открылось душераздирающее зрелище: сцепившиеся между собой человеческие тела отдалённо напоминали трёхглавое и шестиногое чудовище, кроме всего прочего, обладающее женским естеством (юбка на девице задралась, а трусы в её гардеробе отродясь не водились).
Выражая своё крайнее неудовольствие словами, не предусмотренными уставом, милиционер выхватил резиновую дубинку и смело вступил на территорию взбунтовавшегося «зверинца». Первый удар, естественно, он нанёс по наиболее привлекательной цели – голой женской заднице, вследствие чего волчий вой сразу сменился поросячьим визгом. Трёхглавое чудовище распалось, чего, собственно говоря, и добивался добросовестный милиционер.
Всё дальнейшее случилось для него быстро, словно в страшной сказке, когда согрешивший человек проваливается в преисподнюю. Неведомая сила подхватила милиционера, и прямо перед его глазами последовательно промелькнули стена, потолок, решётка, а затем пол с размаха ударил в лицо…
Заковывая пушкинского стража порядка в наручники, ещё недавно находившиеся на нём самом, Кондаков наставительно произнёс:
– Урок второй. Никогда не входи один в помещение, где находятся задержанные.
Девица, почёсывая ушибленный зад, но не спеша поправлять юбку, воскликнула:
– Любимый, возьми меня с собой!
– За любимого спасибо, – ответил Кондаков деловитым тоном. – Но взять с собой, извини, не могу. Это будет уже совсем другая статья: организация массового побега.
Тревожная весть поступила Цимбаларю ещё в ту пору, когда Кондаков, ничего не ведавший о грозящих ему неприятностях, вольной пташкой порхал по улицам и бульварам города Пушкина.
На всякий случай убедившись, что мобильник коллеги действительно не отвечает, Цимбаларь, не раздумывая, устремился к нему на выручку. Дабы не прослыть паникёром, он не стал беспокоить остальных членов опергруппы – пусть, дескать, занимаются своим делом, а я и сам справлюсь.
Независимо от Цимбаларя так же поступила и Людочка, получившая аналогичное сообщение, а впоследствии и Ваня, в запале азартной игры проморгавший сигнал мобильника.
Что в первую очередь ассоциируется с бедой у современного человека? Правильно – больница, милиция, морг.
Короче говоря, Цимбаларь, Людочка и Ваня, прибывшие в Пушкин на разных видах транспорта и в разное время, под вечер, как сговорившись, собрались в кабинете начальника местного отдела внутренних дел.
Сюда же были вызваны оперативники, участвовавшие в задержании Кондакова, и доставлен милиционер, бдительно охранявший его в «зверинце». И если первые, понурив головы, переминались у дверей, то второго со всеми мерами предосторожности пришлось усадить в мягкое кресло.
– Ну, орлы-соколы, рассказывайте, как дело было? – голосом, не предвещавшим ничего хорошего, осведомился начальник, которому была обещана хорошая головомойка аж из самой Москвы.
